Я сегодня болею. Уже третий день дома. То ли вирус, то ли простуда. Пью горячий чай с калиной и ем какие-то таблетки, которые мне Ладушка прописала.
Давно я не виделся с Николаевичем, но сегодня он меня поймал. Я вышел из дома вынести мусор, гляжу: по дороге ковыляет Николаевич. Он немного прихрамывает на левую ногу, но заметно это только тогда, когда он старается идти быстро. И вот гляжу я на него и вижу: очень сильно прихрамывает. Спешит, значит. В мою сторону. Честно говоря, у меня не было ни малейшего желания с ним разговаривать. Я когда болен, то становлюсь вредным. Мои домашние это знают и не очень меня в это время трогают. А тут, Николаевич. Хотел было я улизнуть, сделать вид, что не заметил, но уж очень сильно Николаевич хромал. Не иначе как с важным вопросом. Я поставил мусорное ведро на землю и достал сигареты.
– Доброго дня, Олександрович! – говорил Николаевич, одновременно протягивая руку за сигаретой. – Давно Вас не бачив. Давно. Десь Ви пропали. Як Ваші справи?
– Да все нормально, Николаевич. Ты угощайся, – ответил я ему, хотя Николаевич уже чиркал спичкой, закуривая сигарету. – Не стесняйся.
Николаевич не стеснялся и, по всей видимости, даже не думал об этом. По своей вековечной привычке придавать себе значимости, Николаевич молчал, смотрел куда-то в сторону и пыхтел сигаретой. Было видно, мои сигареты ему очень нравятся. Я выдержал этот ритуал с паузой и посмотрел на него в упор.
– Яка погода хороша, Олександрович,- сказал он, не выходя из образа.
– Да, погода не плохая, – ответил я, так же прямо смотря на него. – Слушай, Николаевич, я себя плохо чувствую и, если у тебя нет ко мне никаких архиважных вопросов, то я пошел бы в дом.
– Хе,- ответил на это Николаевич.- Ну, ясно. Куди ж нам до Вас.
Это было уже слишком, и я наклонился за ведром.
– Ну, почекайте, Олександрович, почекайте, – скороговоркой заговорил Николаевич.
Меня всегда удивляла такая способность некоторых людей переходить от почти хамской интонации к интонации умилительно-извинительной.
– Бачу, що Ви сьогодні і дійсно не в гуморі. А в мене питаннячко є.
Я поставил ведро обратно на землю и ничего не ответив ждал.
– От Ви говорите, Олександрович, що Україна пропала і винні в тому українськи патріоти, – начал свое изложение Николаевич. – Говорите, що патріоти нічого окрім як горлянку дерти, та москалів вбивати не вміють і не хочуть. Може Ви і прави. Я ж не сліпий. Бачу. Он як орлята наші розгулялися. Там б’ють, там стріляють, нема куди сили подіти. Вже ж і міліція їх боїться. Суди бояться. І шо ж Ви думаєте, я не розумію, що держава так довго не протягне? Розумію!
Вот тут Николаевич меня заинтересовал. Это ж явно пришел ко мне со своим, народным, так сказать, рецептом решения проблемы развала государства. Я достал сигарету и сам закурил. Николаевичу это понравилось. Он понял, что мне стало интересно.
– Ну, от, Олександрович, а ти хотів тікати – чувствуя себя хозяином положения, Николаевич перешел на «ты». – Дай мені, ще сигарету. Я ж може і дурний, але розумний.
Николаевич прищурился. Закурил.
– Так от. Бачився тут я недавно з однією дуже розумною людиною. Вчений. І патріот. Так от він розповів мені про Платона! – имя Платона Николаевич произносил медленно и с невиданной ранее гордостью. – Ви ж знаєте. Філософ такій був. В Римі жив.
– В Афинах,- поправил я Николаевича, но эта мелочь его не смутила и он продолжал.
– Був Платон сама розумна людина на землі. І думаю, що він також був патріотом. Так от. Платон казав, що всі люди діляться на категорії. Причім від народження. Одні народжуються царями, другі воїнами, треті торгашами і ремісниками, а четверті рабами. І кожна вища каста має право робити все, що вважає за потрібне із кастою нищію. Звісно в ім’я держави. І що головне, кім народився, тим і помреш. О!
Николаевич весь сиял. Смотрел на меня, подняв подбородок и сложив губы подобно Муссолини.
– Николаевич, и что из этого выплывает? Как ты это думаешь применить к Украине?
– Так просто ж все, Олександрович! Патріоти – це воїни. Вони мають зібратися, обрати собі вождя і змусити тих ремісників, торговців і рабів правильно працювати. І головне, Олександрович,- тут Николаевич вошел в такой раж, что даже не заметил, как сигарета дотлела до фильтра и погасла прямо в его пальцах. Он не чувствовал боли от вдохновения. – І головне! Воїни, – говорил он медленно, с придыханием, махая перед собой ладонью, с зажатой между пальцами сигаретой, как метроном отсчитывая каждый слог, – воїни мають право робити з тими, хто нищій за них все, що вважають за потрібне!
– Т.е.? Твоим братьям по крови позволено все?
– Так! – резко такнул Николаевич, выставил вперед два пальца с окурком и отклонился назад. – Саме так. Ми маємо почати розстрілювати. Тільки робити це потрібно організовано. На німецький кшталт. І тоді раби, ремісники та торгаші змушені будуть знайти вихід, або ми їх кінчимо. Всіх. До єдиного. І коли вони це будуть знати, але будуть знати напевне, то вихід буде знайдено!
Я взял ведро, посмотрел на Николаевича и пошел домой. Задавать вопросы в отношении того, а кто в его системе решает, кому к какой касте принадлежать, мне было уже не интересно. Да и не в этом дело. Мой Николаевич – это лакмусовая бумажка настроений в определенной среде. Так вот настроения эти на сегодняшний день такие.
Николаевич только закричал мне вслед:
– Олександрович, чого ти?! Я ж не все ще тобі розповів.
Видя, что я не реагирую, он прокричал напоследок:
– Але без розстрілів, Олександрович, не обійдеться!- и в голосе его было что-то нехорошее.
Нет Комментариев