У нас в селе настоящая зима. Вторые сутки идет снег. Мне с дочерью нужно было выехать в город, и я вышел из дому раньше Катруси, для того, чтобы прогреть машину и очистить ее от снега. Мимо проходил сосед. Николаевич. Вообще мне показалось, что он будто специально меня дожидался. Он прошел сначала в одну сторону мимо ворот моего дома, затем в другую.

 

 

Прогуливался чинно и все ждал, чтобы я его заметил. У меня совершенно не было ни настроения, ни времени с ним разговаривать. Я чистил снег и дел вид, что его не замечаю. Но когда Николаевич пошел в третий раз, деваться было некуда.
— Николаевич, дай Боже здоровья! – поздоровался я с ним.
Николаевич остановился, гордо повернул голову в мою сторону, почти презрительно посмотрел на меня и покивал головой:
— Ну, здоров, Олександрович, здоров!
По интонации голоса и по обращению запанибрата я понял, что Николаевич приготовил для меня политическую бомбу. И я не ошибся.
— Ну, шо, Олександрович? Так не дарма ж була наша революція?

 

— Ты это про что, Николаевич?
— А як про що? Чи то ви не знаєте?

 

— Так много чего братва ваша революционная натворила, я и не успеваю за всем следить. Так что ж на этот раз-то?
— Ну, так безвізовий режим! Ти чув привітання президента з Новим Роком? Так все. Стіна паперова в цьому році паде! Вікно у Європу прорубано. І ми вже зовсім будемо, як європейці!

 

Сказав это, Николаевич подбоченился, поправил свою старую шапку-ушанку, почухал небритую физиономию и попросил у меня закурить. Ни дать, ни взять европеец.
Мы закурили. Николаевич сделал три смачные затяжки, плюнул (я всегда поражался этой «европейской» привычке у Николаевича) и сказал:
— Віковічна мрія нашого народу – бути в одній сім’ї з європейцями – стала реальністю! Не дивлячись на Москву! Не дивлячись на її п’яту колонну, — сказав про пятую колонну Николаевич косо посмотрел на меня. – Не дивлячись на всі перепони ми здолали! Ми змогли! І ми в Європі, Олександрович!
— Николаевич, а ты был когда-нибудь в Европе? – спросил я его.
-Ні, Олександрович. В Європі я не був. В мене для цього грошей нема. Але при чим тут мої поїздки?
— Ну как причем? Ты ведь стремишься, даже не зная куда и даже не зная зачем. Зачем тебе в Европу, Николаевич? Ведь ты и такие, как ты, ради того, чтобы не платить двадцать долларов за визы в Европу разрушили Украину. Вся твоя пенсия сегодня в три раза меньше, чем она была два года назад. Т.е. в Европу с такой пенсией ты точно не попадешь, даже если и будет безвизовый режим, что не факт. Так зачем же, скажи мне, Николаевич, зачем вы разрушили Украину?
— Ех, Олександрович! Так нічого ти і не зрозумів! Нічого ти і не поняв! При чим тут вигода? При чим тут поїздки? При чим тут пенсія?! Тут же ж сам факт. Ми захотіли і ми змогли! Здобули ми, Олександрович! Ми вільні люди. І робимо ми те, що нам заманеться. І це є самим головним! Воля, Олександрович, воля! Нічого ти, Олександрович, так і не зрозумів в нашому народі.

 

Не українець ти, Олександрович. Не українець.

 

Сказав это Николаевич, совершенно удовлетворенный, отправился к себе домой, и даже руки мне на прощание не подал.
Мы с Катрусей ехали в город, и я все думал об этом разговоре. О том, что я «не украинец».

 

А может быть Николаевич действительно прав? Может быть, я не понимаю народа, к которому принадлежу? Ведь все дело в системе ценностей. А ну, как я ошибаюсь? А ну, как нашему народу совершенно не нужно то, что я считаю благом для него?

 

Ведь если высшей ценностью нашего народа есть охлократия, а не богатая казна; если мы, в основной своей массе, предпочитаем буйство и грабеж, а не тяжелую работу на благо своего государства; если Майданы в нашей крови настолько, что право разрушать для нас важнее права строить, то, требуя противоположного, я действительно иду не просто против порошенок, яценюков и гройсманов, я ведь тогда иду против своего народа.
Так неужели ж Николаевич прав?

 

 

Василий Волга