Жителям прифронтовых сел и поселков особенно сложно в военное время.
Надежда Ивановна работала уборщицей в аэропорту. Попала под сокращение в мае. Сейчас ей те события вспомнить трудно, слишком круто переменилась ее жизнь в суровые месяцы войны, огненно дышащей в лицо села Веселое на донецкой окраине. Предполагаю, что последним рабочим днем для нее стало 25 мая 2014, через несколько часов начнется война… Она кивает головой, утирая слезы, но ей важно не это.

Подвал, свечи, заменяющие привычное освещение, холод, страх, разруха родного села, долгая вереница похоронных процессий, посещавшая дома в округе… Хотя нет, времени на процессии не было, все приходилось делать очень быстро, чтобы в следующем гробу не вынесли твое расстрелянное «освободителями» тело. Отсюда до занятых украинскими оккупантами Песок рукой подать, артиллерия с их стороны работала нещадно, часы тишины можно по пальцам пересчитать. Да и время на войне идет по-особому. Бывает, секунды длятся мучительно долго, и действительно вся жизнь проносится перед глазами в мгновения «входящих», так называют здесь прилеты вражеских снарядов. А бывает, путаешь дни с месяцами.

Надежда Ивановна в начале нашей беседы не смогла вспомнить, когда снаряд пробил крышу, и, взорвавшись в ее спальне, выжег ее двухэтажный дом дотла. «Когда сгорел? Да, наверно, месяца три назад». «Когда же это было?.. Да как война началась». «Уже год прошел». Потом успокаивается, напрягает измученную память, и говорит: «Вы же помните, какой был ад прошлой зимой. Мы с мужем, как чувствовали, успели уехать к родным в Донецк за два дня до тех страшных обстрелов, как чувствовали. В январе это было, звонят мне, говорят: «Надя, у тебя дом горит! Мы утром договорились уже, чтоб мебель перевезти, а ночью дом сгорел».

Таких людей в Донбассе сейчас тысячи, их называют «разрушенцами». Люди, в одночасье лишенные крова, упорно отказываются переезжать хотя бы в общежития в спокойный центр города, где жизнь мегаполиса идет своим чередом. Они находят разные причины для отказа от госпрограмм по расселению и переселению из опасных зон: кто-то боится мародеров, еще пытающихся поживиться на чужом горе, другие остаются на местах из-за престарелых родственников, которых не могут ни оставить, ни забрать с собой, большинству – просто уезжать не куда и не с чем. Надежда Ивановна осталась в Веселом «из-за животных». В пожаре вместе с домом сгорел свинарник с семью свиньями, но остались коровы, куры, кошки и собаки. Бросить их она не может. И больше дома сокрушается разве что за свою корову, которая при обстрелах также была ранена.

Надежда приглашает нас войти в ее ныне скромное жилище. Это бывший курятник, окна затянуты пленкой в шесть слоев, но сквозняк есть. Постройка саманная, холодная, сырая и пропитанная неприятным резким запахом. Хозяйка плачет: «Раньше все было, какое хозяйство свое… Хотела трактор покупать себе в огород. А теперь живу, как бомж, в курятнике, что люди выбросили, то себе собираю. Одеяло, вот, нашла, завесила дверь, чтоб не так мне дуло. А то печки здесь совсем не было, дочка буржуйку построила, но комнатка не отапливается. И крысы совсем замучили».

Условия жизни ужасны, но еще больше женщина сокрушается о другом – не может угостить меня чаем и предложить стул. Стульев нет, все сгорели, а чай здесь почти роскошь, да и пока той буржуйкой нагреешь чайник… В таких мелочах видна гостеприимность и радушие. Я ухожу со двора Надежды Ивановны, искренне веря, что дом этой женщины будет отстроен заново, и снова эта хозяюшка будет принимать гостей за чашкой чая на восстановленной веранде.

Майа Вознесенская