Смоленск встретил меня дождем. Серость, тучи. То моросит, то льет, как из ведра. Я мерзну. Постоянно. Виной тому — привычка быть в обволакивающей жаре. На Донбассе лето — это 40 градусов. Это пот, которым пропитываешься, кажется, насквозь.
И смех, и грех — я брал интервью у одного бойца. Оператор наводчик БМП. Посадил его на броню, 2-ка, стандартная советская «спичка» с 30-мм пушкой. Он сидит, смотрит на меня, я настраиваю камеру. Но жара — ну просто невыносимая. Пот льется по лицу, кажется, уже струйками. Я в шлеме, в бронежилете. Китель под ним тоже уже влажный, и мне кажется, что я просто сижу в ванной. Ноги в берцах, и я жалею, что я не в портянках. Это старинное русское изобретение позволяет ногам «дышать» в подобной обуви. Носки же — нарушают проходимость крови к ступням, ноги потеют, впоследствии — воняют. В общем, самочувствие у меня то еще.
Наконец, выставит кадр и настроив резкость, я начинаю с ним разговаривать. Узнаю, что он доброволец из России. Который, как и я не мог сидеть и смотреть на все это со стороны, сидя на диванчике, поедая теплый ужин в уютной квартирке. Проходит 5 минут, и глаза мои закрываются. Он спрашивает — «Эй, брат, ты чего». А я начинаю смеяться. Потому что пот залил мне глаза до такой степени, что их щиплет, открыть не могу, начинаю тереть руками, тем самым вызывая еще большее раздражение.
Интервью я в итоге дописал, но с одним приоткрытым глазом, второй открылся только минут через 20. Когда мне дали бутылку с водой, которая так же была горячая от жары.
А в Смоленске холодно. Я иду по городу, и не понимаю, где я нахожусь. Я успел привыкнуть к другому. К военным у ларьков, то тут, то сям перебегающим дорогу. К шахид-мобилям, военной технике, несущейся через город на большой скорости куда-нибудь, где еще жарче, чем само солнце. К далеким «бубубум» и «бабах». А иногда и совсем близким. К разговорам у костров, ночью, когда наконец-то можно немного передохнуть от палящего солнца. Кажется, сама земля дышит, пытаясь набрать свежего ночного воздуха, чтобы завтра не получить тепловой удар вместе с ее обитателями. Кто-то же должен из нас оставаться все время на ногах.
Россияне расслаблены. Они забыли, что такое — война. Она у них в телевизоре. Реже, намного реже — в воспоминаниях, и тех единицы. Они жалуются мне на свои бытовые проблемы. Что кредит не дают, что работа не та, что «Машка мне вчера выдала: придешь снова поздно, уйду из дома», что не ту «тачку» купил, которую хотел.
Зажрались. За. Жра. Лись. Думаю я. Какая плохая жизнь у них, если они сыты. Если в их квартирах есть свет, вода, тепло. Когда каждая вторая «тачка» в городе — в кредит. Когда дети живы, снаряды не падают, и все понятно и просто — завтра есть. Оно есть. И оно будет — это завтра.
А на Донбассе?
Но мои рассказы о войне, в период, когда меня прорывает, слушают примерно следующим образом:
— С АГСа по нам били, осколок в зеркало попал, прикинь? Мы выезжаем из гаража, и тут как начали…
— О, переключи передачу. А ты чего не ешь? Ой, я забыл, надо в магазин сходить же. А ты ешь. А у нас… А у них… А то, а се. А что там, что? Осколок. Ой, да, оставь, вот эта передача. Ага. Ты кушай, кушай.
И я сижу, и понимаю — что им все равно. Нет, они переживают. Кто-то. Кто-то понимает. Как отец, например. Который прошел первую Чечню. А остальные… Для них это как фильм посмотреть. Ну повздыхали. Ну поохали. Ну, вот, собственно и все. Да и забудут сразу. Все, что я рассказал.
Куча друзей хотели встретиться со мной. Писали в соц.сетях и обрывали телефон. А я сидел дома. И больше не хотел никому ничего рассказывать.
Ощущение прострации, непонимания собственного существования, даже местоположения не покидала меня на протяжении всего отпуска.
Встретились с Хосэ. Он — тоже доброволец. Мой земляк. И все время, пока я был в Смоленске, мы ездили по городу. Разговаривали. Вспоминали. Курили. Снова вспоминали.
Он рассказывал, как приехав домой, увидев плохой сон, в котором по нему работали «Градом», сон-воспоминание, начал закапываться в линолеум, от чего его жена была в тихом ужасе. Я рассказывал, как спрыгнул под диван, потому что ночью мне показалось, будто мимо окна летит снаряд от БМП. Звук противный, как и все, что связано с оружием. Свистит, пискляво так. Оказалось — салют был свадебный.
Две недели пролетели быстро. И садясь в поезд Смоленск-Ростов, я, если честно, даже был рад покинуть свой город. Потому что больше не чувствовал его родным. Мне хотелось туда. Туда, где люди знают цену всему. И радуются самым крохотным мелочам.
И читая на обратном пути «На западном фронте без перемен» Ремарка, я понял, что спустя 100 лет, ничего, ровным счетом, для таких, как я, не изменилосиь.
Заметки военкора. Дорога домой
Начало сентября. Беру билет домой на одном из автовокзалов Донецка. Пара недель отпуска. Пара недель отдыха. В Смоленск, к родным, к любимой, в родной город, как мне тогда казалось.
Автобус системы «Китай» везет меня по ухабам. Дорога — сплошные разрушения. Вот справа дом, кирпичный, с белой штукатуркой. Был. Теперь — изрешеченный, разорванный, изнутри.
Кирпичная кладка как-то странно нарушена, из-за чего трещины похожи на рваные раны на человеческой коже, из которых сочится кровь. Крыша — обугленные доски, поломанные, похожие на кости.
Дом у обочины, за деревьями. Уже осень, листья желтые, редкие, и кажется, будто они пытаются его закрыть хоть как-то, как беззащитная девушка закрывается остатками тряпок, когда в ее дом вошел «воин какой-нибудь там демократии»…
Поля, поля, желтые поля. Среди поля стоит заправка. Черная, сгоревшая до металла, одни остовы. Почему-то думаю об Азовском море. Оно тоже желтое, а заправка — корабль. Но не на причале. А списанный, деревянный, старый, потому почерневший, на боку. Подходишь ближе — прислушиваешься. Скрипит. Стонет.
Проезжаю Саур-Могилу. То тут, то там старые заросшие воронки. Вон 152 мм, туда можно встать почти в полный рост. Вот 122, там по пояс. Здесь техника ходит, асфальт в белых следах от «гусянки». Замечаю за собой — думаю иначе, не так, как всего пару месяцев назад, когда садился в поезд Смоленск-Ростов.
На границе контроль. Окошечко. Из окошечка смотрит человек с погонами. Отдаю паспорт. Я бородат. Парень в паспорте — нет. И он там совсем еще юный. И так не похож на меня теперешнего. Пограничник долго смотрит на фотку, потом на меня, потом опять на фотку, и опять на меня.
— Что, не похож, товарищ капитан.
— Не очень.
Отдает паспорт, желает Счастливого. Погранцы вообще вызывают странное чувство. Они какие-то слишком спокойные, самоуверенные.
На ж/д вокзале сижу на скамейке, курю. Ночь, пол третьего. Подходит пара полицейских. Лейтенант такой-то. Молча отдаю документы, по привычке забыв вынуть из паспорта аккредитацию военкора. Лейтенант внимательно рассматривает карточку, паспорт держит в другой руке. Смотрит на меня пристально.
— А в шлеме и бронике вам больше идет.
— Спасибо. — Улыбаюсь, жмем руки.
«Ну как там, что там? Где был, что видел?». Рассказываю. Редко, кратко, без лишнего. Кивают, слушают внимательно. Прощаемся, опять жмем руки. Одеваю капюшон, закуриваю снова. В капюшоне чувствую почему-то себя защищенным.
В поезде два дня сплю. Ем, сплю, курю. Пью кофе. Опять сплю. Читаю Ремарка и Глуховского.
На вокзале встречает Катя. Бежит ко мне, сломя голову. Впивается в меня, спотыкаясь. Обнимает. Плачет. А я растерян. Я как-то подзабыл немного, как это, обниматься, целовать. Теплые девичьи руки. Сладкий запах духов.
Гудит машина, каким-то странным сигналом. Напрягаюсь. Оборачиваюсь, она не понимает, что такое. А я помню мину в Аэропорту, что прилетела во двор трехэтажки перед взлеткой. С похожим, перед самой землей.
Гуляя по городу, подмечаю — расслаблены, а вот здесь, если что — ага, подземный, укроет, в середине стоять если. А здесь стеклянные витрины, подальше, если что — осколками посечет. А вот здесь, а вон там… Стоп, я в городе. Дома. В Смоленске.
Но…
Продолжение следует…
Нет Комментариев