Фрагменты интервью Захара Прилепина телеканалу «Рен ТВ»
О музыке: Планка за последние 15-20 лет понижена до такой степени, что охватывает депрессия
— Вспоминается строчка из песни Бориса Геребенщикова «по радио поют то, что унижает человеческий ум». Но не только по радио. В целом интеллектуальная планка за последние 15-20 лет понижена до такой степени — весь этот шумовой весь хаос, который звучит из всех источников звука — что меня порой охватывает некая депрессия, некоторая печаль.
Пресловутое убеждение, что люди сами найдут, сами разберутся – это все чушь собачья. Так много всего на свете, что люди не разберутся. Я знаю это по литературе тоже, не только по музыке. Есть такое высказывание «не льстите себя надеждой». Плохое государство навязывает дурные нравы. Я не хочу сказать, что наше государство плохое, но ему глубоко «фиолетово» до того, что происходит в сфере культуры и интеллекта.
Святая обязанность тех, кто переживает за будущее своих детей, кто хочет, чтобы дети здесь воспитывались и росли, — рок-музыку в числе первых пропагандировать. Потому что дети, подростки, молодые люди — они должны песню эту где-то услышать. По телевизору услышать фразу, которая подействует на другую зону мозга. Не то, чтобы у тебя под столом нога задрыгалась, а чтобы ты о каких-то вещах задумался. В этом смысле песни Кинчева, Ревякина и молодых наших ребят, которые занимаются и роком, и рэпом — это все очень небесполезно. Это все думающие люди.
Вещи происходят какие-то пародоксальные. У нас, с одной стороны, то патриотический удар и душат все живое и свободное, то на самом деле идет наступление по всем линиям одновременно.
Я полчаса хотел зайти в свой Facebook, но его заблокировали из-за употребления слова «хохол», которое присутствует в классике и отрицательной коннотации не несло никогда. И пост, за который закрыли, был написан год назад. И мне редакторы сказали, что идут доносы не со стороны государства, а со стороны либеральной западнической публики, которым не нравится то одно, то пятое, то десятое. Даже моя фотография на аватарке. Написали, что она разжигает ненависть и межнациональную рознь, потому что у меня волос мало, их должно быть много, и они должны быть кудрявые. Легкий психоз есть.
У нас была песня, у нашей команды, с таким метафорическим посылом: пора валить от тех, кто говорит «пора валить». По поводу нее тоже было пять-семь разнообразных писем, в том числе от депутатов Госдумы. Опять же западнически либерально настроенных, которые призывали меня посадить навсегда. Это вызывает у меня легкий нервический трепет. Потому что люди, которые с одной стороны и с другой — патриоты с одной и либералы с другой — они в моем понимании не находятся в контексте русского искусства и русской литературы. Потому что искусство – оно всегда на грани экстремизма.
Мы уже не сможем отменить ни роман «Лолита», ни ксенофобские страницы в «Тарасе Бульбе», нецензурную лексику в стихах Пушкина, причем в классических стихах. Если мы сейчас садовыми ножницами будем ходить и вырезать все подряд…
Я первый альбом их (группы «Кровосток») слушал. Они достаточно остроумные. Это не какие-то дегенераты, которые распространяют этакое дегенеративное безумие. Это глубоко образованные ребята, которые выбрали такую стилистику черную.
Ужас, кошмар не от этого идет, а от центральных телеканалов, где всевозможные поп-дивы сеют пошлость в сверхвульгарном виде, и вот это обрушивает наш мозг. Когда люди это слушают и думают, что это есть музыка, это есть сценический ряд, и это есть артисты.
Это не артисты, это ужас какой-то. Не нужно запрещать «Кровосток». Нужно тогда собирать людей, которые слушают Стаса Михайлова в отдельной секте. Это не должно быть государственной музыкой. Мы — великое государство, с великой культурой, а это навязывается. Я не хочу оскорблять какие-то страны черные или желтые, но это не Европа, это не уровень русской культуры, это какая-то дальняя провинция мира, самая дальняя. Вот это страшно. Но людям этого не объяснить.
О скандалах вокруг Макаревича: Это бесконечная игра, забавляющая в первую очередь самого Макаревича
— Это демократическое право Андрея Макаревича петь те песни, сочинять те тексты, которые он считает нужным. И никто не вправе ему это запретить. Никто не вправе иметь какие-то претензии к Макаревичу. Равно как и ко мне. Но если будут закрывать социальную сеть или еще что-то в связи с этим – это не очень хорошо.
Я, может быть, открою секрет, но для многих российских граждан Россия — одна из самых свободных стран. Может быть, самая свободная, в том числе и в культурном смысле. У нас можно петь и сочинять все, что тебе в голову взбредет и тебе ничего не будет. Подобные мысли в Германии, Франции или США никто не позволит. У нас очень многие табу сняты. У нас можно петь, позвать всю страну или соседнюю страну. Может, даже чересчур много свободы. Но тут никто не знает эту линию, где нужно обрезать.
А Макаревич просто сочиняет песни, никто ему не запрещает это делать и собирать миллион просмотров в Youtube. Эта ситуация несколько накручена. Все поругают Макаревича и ждут, а что он еще вытворит. Как обзовет всех страшно и как все возбудятся. Это бесконечная игра, забавляющая в первую очередь самого Макаревича.
Он как то полюбил, как это называется, обсценную лексику, уже приближается к творчеству группы «Кровосток», раньше это не было свойственно Макаревичу, а сейчас… Прям вот того и гляди матом запоет.
Все это чисто эмоционально, настолько (сильны) эти чувства недовольства всем происходящим, настолько его переполняют, он других слов не может подобрать — как бы так пообиднее обозваться.
О Донбассе: В том виде, в котором он сегодня существует он не станет полноценной частью Украины
— Та ситуация, которая происходила за полгода до майдана — там было конечно не предчувствие, там было совершенно логическое четкое понимание, как будет развиваться ситуация. Слава богу, эти тексты были опубликованы уже тогда, и все люди могут их найти в первоисточнике и сверить. Там многое расписано по деталям, как это будет происходить.
Тогда местом события был собственно Киев, майдан, предмайданная киевская интеллигенция. А сейчас игроков гораздо больше, сейчас играет практически весь мир на одном футбольном поле: есть Европа, есть США, есть Россия, есть Порошенко, есть Ярош, есть Захарченко, есть Плотницкий, все разные игроки, есть Сурков тот же самый. И еще каждый выбегает со своим мячом, переставляет ворота и все что угодно совершает…
Я одно могу сказать: Донбасс в том виде, в котором он сегодня существует, не станет полноценной частью Украины. С ним могут разнообразные не очень хорошие с юридической точки зрения вещи совершать, пытаться как-то вписать в Украину или не вписать в Украину, но эта история будет длиться и длиться. Там уже не отменишь, там уже, по сути, собственные вооруженные силы созданы. Там все люди уже вписаны в эту иерархию, новую социально-политическую структуру. И в ДНР, и в ЛНР. ..
Это не отменить уже, и никто им амнистию не сможет объявить, потому что у Украины нет настолько мощных ресурсов, как у России было с Чечней, чтобы вписать эту территорию, чтобы она нашла какие-то возможности переосмыслить все случившееся.
Я думаю, что там это будет длиться и длиться, и история украинских дворцовых переворотов не закончена. В течение трех-пяти-семи лет там будут какие-то вещи происходить, которые не закончатся для Украины хорошо.
Представление о любом мировом событии, о любой революции, о любой войне, как это ни парадоксально, если находит отражение в художественном тексте — в романе или в поэзии, в оде или в каком-то эпосе — то потом в истории оно и есть. А если оно не отражено, то его вроде и нет. Вот были какие-то готы, гунны, ходили туда-сюда, но так как по этому поводу не написали свою «Песнь о Нибелунгах» или «Слово о полку Игореве», то только историки знают, куда они ходили. Любого человека спроси, он скажет: ну да, были готы, были гунны, но что там было — непонятно.
Это касается даже не столь давних времен. Вот, например, в 93-м году у нас был расстрел парламента, в 91-м году у нас был переворот в стране. По этому поводу не написали «Тихий Дон», не написали «Хождение по мукам», поэму «12», «Анну Снегину». Не написали, и отношение к этому в итоге такое – непонятно, что там вообще было. Вот если про революцию 17-го года мы будем спорить до хрипоты – одни будут говорить, что этой великое событие, другие говорить, что нет — в любом случае это огромное историческое событие. А это — черт знает что. Равно как все украинские Майданы. 2004-й год и прошлый – они ничего не дали, никакой литературы. Ну там эта «Небесная сотня»… Жалко этих людей, какие-то песни они насочиняли там нелепые, но в целом через пять лет уже никто не вспомнит, что там было. И в роман или в эпос это не отольется.
Я не писал (о Донбассе) художественную прозу, это, по сути, дневник событий. Я писал про ДНР и ЛНР. И я-то как раз уверен, что ДНР и ЛНР может дать ряд хороших текстов. Там действительно были и самоотверженность, и величие, и удивительные судьбы, и вообще это все очень серьезно повлияло, не побоюсь этого слова, на всю мировую геополитику. И будет дальше влиять. А Майдан поднял облако мути, и вот оно теперь будет оседать еще долго и долго. Не будет у них по этому поводу никакого эпоса, это не будет началом Великой украинской государственности. Просто факт констатирую, без злорадства.
Осенью, наверное, поедем еще раз (в Донбасс). Чувства разнородные, но, знаете, я совру, если скажу, что приезжаю туда и чувствую там ужас, кошмар. Я живой человек, конечно, мне мучительно жаль всех этих разрушенных городов. В детские дома, в дома инвалидов мы ездим и все это видим своими глазами, детей этих несчастных… Но доводить это уже до состояния какого-то внутреннего остервенения и слюнявить глаза, и рыдать по этому поводу я не буду. Вот это случилось, я воспринимаю это как оно есть. И другие вещи, которые я там тоже увидел: и великую силу человеческого характера, и великое мужество этого новорусского бойца, ополченца, русского или там украинского, который воюет за ополчение — это совершенно неважно. И мужество этих женщин, и эти блестящие биографии, разнообразные какие-то случаи, совершенно удивительные, как будто из какой-то классической литературы пришедшие.
Когда все это когда своими глазами видишь, видишь, как это бурлит, вскипает огромная история, это сложно не оценить, сложно сделать вид, что ты этого не видишь. Я вижу, что там огромные эти плиты вздымаются, бьют друг о друга, что происходит что-то удивительное совершенно. Поэтому я всякий раз с зачарованным видом туда въезжаю: с одной стороны такой ком внутренний, с другой стороны — глаза-то распахнуты. Я объездил весь Донбасс на своей машине, было множество самых разных историй, которые могли закончиться трагически. И надолго мне хватит впечатлений, чтобы об этом думать.
О политике: Я удавлюсь сразу, как только этим займусь
Во все времена — и в античность, и в средневековье, и в русской традиции исторической грань между политическим деятелем и человеком пишущим, человеком говорящим, сочинителем, она со временем как-то размывается. Мы понимаем, что Достоевский или Горький были политиками не меньше, а может быть и больше, чем те люди, которые были тогда патентованными политиками, которые какие-то решения принимали. Не больше, чем Горчаков, но не меньше, чем те, кто надували щеки.
Политика — это какие-то произнесенные слова, какие-то написанные тексты, которые становятся частью нашей жизни, частью представлений о нашей жизни и начинают на нее влиять. И мы вдруг просыпаемся через 10-15 лет в другой стране. В этом смысле я тешу себя надеждой, что я принадлежу к этим людям, слова которых воздействуют на людей, на часть людей, на какие-то массы.
Причем это может быть непрямое воздействие. Это не то, что я (что-то) сказал и люди сказали: «Да, это правда», — и стали делать так. Какие-то слова произносятся, потом их другой человек передает третьему, третий человек передает пятому, по-своему их понимает, и они каким-то особенным образом потом формируют наше социальное пространство межчеловеческое.
В этом смысле какое-то воздействие есть. А в смысле занять место в Госдуме — меня это не интересует совершенно. Есть люди, которые получают от этого удовольствие, которые профессионально к этому относятся, которые могут ходить на пленарные заседания, голосовать. Я удавлюсь сразу, как только этим займусь. Мне ужасно жалко времени, и я гораздо полезнее в других вещах. Поэтому политика – это не по моей части.
О литературе: Единственный человек, который может мне сделать замечание – это моя жена
Литература не существуют по принципу — утром в газете, вечером в куплете. Вот только когда самые громкие события происходили, например Великая Отечественная война, тогда ситуация убыстрилась. Там некоторые тексты сразу были написаны, через 2-3 года.
А вообще лучшие вещи пишутся, когда ты уже «отошел». То есть надо отойти и оглянуться и видишь все эти очертания. Потому что вблизи ты видишь только все в дыму, в Крыму, понятны только вещи какие-то мельчайшие.
«Войну и мир» Толстой бы не написал на своих крымских впечатлениях, потому что нужно забраться на какую-то гору и на это все сверху посмотреть. Поэтому я не пишу и не тороплюсь писать. Какие-то вещи я записываю, иначе забуду какие-то впечатления. Донбасские, например. О Чечне я написал текст через 5-7-10 лет после всех этих событий. Это нормально, можно было еще подождать.
Я вот на свою беду занялся рок-музыкой, и свое затворничество себе подпортил. Но в августе я опять сбегу туда и буду затворником сидеть у себя там в углу.
Единственный человек, который может мне сделать замечание, и я отреагирую — это моя жена. Вот я написал «Обитель», она сказала: «Вот тут исправь и вот тут непонятный момент». Я это честно и исправил и сделал понятным. А потом я перестаю реагировать на любые претензии в 90% случаев, потому что я сам лучше всех знаю. Но ей я доверяю.
Нет Комментариев