Многие ломают голову: отчего это вдруг притихший после «ранения» (до тех пор, пока не будет убедительных доказательств мутной истории со снайпером, нужно закавычивать этот термин как условный) харьковский мэр Кернес опять поднял вокруг себя информационную волну. Сидел бы, дескать, тихо, раз уж оказался политическим неудачником. Ведь по событиям марта-апреля было совершенно очевидно: «Гепард» сел в большую илистую лужу, сел со всего размаху, ещё и увяз за… э-э, копчиком. В лужу он угодил, попытавшись совместить несовместимое: позицию «и вашим, и нашим» с исключительно громогласным и пафосным её оформлением.

Казалось бы, понятно даже неспециалисту: не надо надувать щёки и бросаться громкими словами наподобие «не допустим», «никогда и ни за что», «сломаю руки и ноги», если ты собираешься при первом же изменении ветра «трансформировать» свою позицию на противоположную. А Кернесу было непонятно. И, полностью перекрасившись после февральского переворота, он не оставил своей «жёсткой» манеры, которая, однако, никого уже не могла обмануть. В точном соответствии с классикой он стал чужим для антифашистов, но не стал своим для фашистов. Что нужно было ему делать? Ну ясно что: политически самоустраниться, молча признать политический провал и дорабатывать мэром, сохраняя привязанность тех горожан, которым всё нипочём, лишь бы их погреб не бомбили (в Харькове не так уж мало типичных обывателей, которые поддержат даже мыловарение из унтерменшей, «лишь бы не было войны»; впрочем, как и в других городах).

Но флюгерную суть не так-то легко избыть. Столько лет Адольфович вращался вслед за политическим ветром (что, кстати, помогало внешним наблюдателям с большей уверенностью ориентироваться в политике, поскольку чутьё у Кернеса феноменальное), а тут вдруг зафиксироваться и делать вид, что ветер не только не меняется, но и вовсе отсутствует? Ха-ха. Рефлексы, знаете ли, неумолимая штука. Мэр честно… нет, это ему не подходит; искренне… тоже не очень; ладно, пусть будет так: изобретательно попытался соскочить с политической волны, использовав «ранение» (не важно, действительное ли, фиктивное). И это была хороший повод. Но беда в том, что Кернес всё равно продолжает мыслить категориями политических технологий и политического маркетинга. И себя ощущает фигурой политической. Поэтому ощущение выброшенности (пусть даже относительно добровольной) из политического пространства для него равносильно прекращению деятельности вообще. Вот и появилось знаменитое «пропутинское» и «антитаваковское» интервью; так и обострился давний конфликт с «Аваковым и его Балутой». Адольфычу нужно было показать себя жертвой – показал; нужно было уберечься от ошибки Коломойского и не обидеть Путина – не обидел; а тут ещё и ополчение не желает сдаваться, а желает совсем обратного; в общем, крутнулся мэр на своём шесте, крутнулся.

Всё бы ничего, если бы не сопроводил вращение «обратным ходом» и привычным «жёстким» стилем. Его контр-обращение, в котором он с перепугу обзывает всех провокаторами, отмежёвывается от ХНР и с памятным пафосом утверждает нечто вроде «Харьков – украинский, и точка» очень напоминает давние выступления «антифашистского» характера по своему «накалу». Понятно, что от этого пафоса Кернес откажется с той же лёгкостью, с какой позабыл об антифашистском. Вопрос не в этом, а в том – с чего бы вдруг? Ну, решил ты опять пободаться с Аваковым – вперёд; изобразить себя жертвой – прекрасно; а в политику чего лезть? Да ещё и в самую-самую стрёмную для таких «флюгеров». Да ещё и с таким тошнотворным спичем: оказывается, это референдумы принесли войну в Славянск и Луганск, а вовсе не Киев и его карательные отряды. Зачем же так-то, Геннадий Адольфович?

Ответ достаточно прост. Харьков постепенно, но заметно выходит из состояния, которое идиоты и недоброжелатели называли «слившимся» и «продавшимся». Особенно было забавно, когда какая-нибудь московская или тьмускорпионская диванная нечисть эдак с ленцой заявляла: «Харьков лёг под хунту». Пока нечисть заявляла, Харьков привыкал жить в подполье: вёл уличную борьбу с заезжими «худо-патриотами» (от слова «художник»), жёг банкоматы Коломойского, обстреливал военкоматы и танкоремонтные заводы. За пределами насквозь гнилого Дзержинского района (условный центр, населённый в равной степени профессурой первого поколения из числа вчерашних обитателей пригорода и всяческой офисно-айтишной шушерой, компенсирующей патриотизмом отсутствие мозга и совести) Харьков крайне недобро реагировал на заединщиков (особенно на окраинах – Холодной Горе, Залютино, ХТЗ, Салтовке; на совсем далёком от центра «Горизонте» с недельку назад четырёх «салоукраинцев» показательно перевоспитали два спортсмена, не разделявшие патриотический энтузиазм).

Более того: на окраинах области, максимально приближённых к ДНР и ЛНР, продолжается партизанская деятельность. Уничтожение колонны снабжения в Изюмском районе и захват партизанами американских ПТУРов – это, конечно, мелочь с точки зрения какой-нибудь сетевой крысы («слился-продался»), но хорошее подспорье ополчению. В общем, Харьков живёт, и ни «сливаться», ни «ложиться» не собирается (да и не может город это сделать, это – прерогатива официальных лиц). И Кернес ужасно боится, что эту жизнь и активность свяжут с ним. Раньше времени. Потом-то, когда активность увенчается закономерным успехом, мэр, безусловно, опять будет «затебее всех нас». Но сейчас рано, рано, рано! Всё зыбко, он не уверен, кто именно и как скоро победит; а, значит, нужно удерживаться на двух стульях – но так, чтобы каждый видел только тот стул, который нужно! Вот он и сидит. Федералистам и сепаратистам – нате вам, вот мы почётного гражданина российскому депутату присвоили. Нацпатриотам и фашистам – нате вам, вот я заявил, что Харьков будет только украинским, и никаких ХНР с референдумами.

Именно поэтому в Харькове интенсивно хватают за расклейку листовок и политические граффити – но только за «неправильные», за укрофлаги «почему-то» не трогают (а стоило бы даже без учёта политического контекста, а просто потому, что загадили ведь весь город). Потом, если ветер вдруг станет «более однозначным», Кернес скажет, что это всё преступная аваковская милиция. А если однозначность будет другой направленности, станет бить себя в грудь и цитировать собственное обращение. Вот только ни там, ни там он уже не будет своим. Так что пафос бы ему снизить, и позицию конкретизировать вне зависимости от устойчивости ветра. Но он не может. Рефлексы.

Артём Литовченко, специально для интернет-издания “Глагол”