Как живёт Дания 2

Вера Люккераск

Как живёт Дания 2

Видео http://poznavatelnoe.tv/lykkerask_denmark_2

Собеседники:

Вера Люккераск-Берг

Артём Войтенков — Познавательное ТВ, http://poznavatelnoe.tv

 

Вера Люккераск: Два эпизода насчёт экономики. Один эпизод, тоже была политическая дискуссия: есть ли в Дании нищие, как определять, человек нищий или не нищий. И два политика, один из правого блока, другой из левого решили пойти в гости к одной нищей. Представительница левого блока нашла в соответствии со своими критериями одну женщину, которую она считала, что она нищая. Эту женщину звали Карина.

 

Она разложила весь её бюджет, на что она тратит свои деньги. Вот она получает от государства, она не работает, она получает от государства 15 тысяч 800 крон. То есть я работаю и получаю 18, она сидит дома ничего не делает, правда у неё один ребёнок подросток — 15 тысяч 800 крон.

— Она получает экономическую помощь как безработная.

— Она получает доплату от коммуны, от государства на жильё. Потому что если квартплата слишком высокая для безработного, коммуна даёт определённое пособие, чтобы человек мог бы выжить и не остался бы на улице особенно для родителей с детьми. Если без детей, то это другая ситуация. Когда в семье есть ребёнок, коммуна помогает.

— И третье – это пособие на самого ребёнка.

То есть всё вместе сложить – 15 тысяч 800.

 

Расписали все, на что она эти деньги тратит. И все её траты плюс туда, кстати, входило то, что у неё собака: то есть расходы на собаку, расходы на сигареты 500 крон, сыну на футбол 300. Там есть вещи, которые, во всяком случае, сигареты человек мог бы действительно избежать, если он считает себя нищим.

 

Артём Войтенков: И футбол можно по телевизору посмотреть.

 

Вера Люккераск: Да можно, конечно. В общем, короче, после того, как все счета заплачены, у неё чистыми деньгами оставалось 5 тысяч крон.

 

Артём Войтенков: Хорошо.

 

Вера Люккераск: Понимаете? 5 тысяч крон. Когда эти данные опубликовали, началась дикая полемика в Дании. Потому что те люди, которые получают меньше зарплату, им нет выгоды идти работать, получать какую-то зарплату в пределах 15-16 тысяч — это начальная зарплата после того, как молодой человек окончил техникум. Лучше уж сиди дома, сиди на диване смотри телевизор, зомбируйся перед этим ящиком, не делай ничего, но получаешь деньги. Нет экономической мотивации идти что-то и делать самому, что-то самому создавать. А ведь это проблема для всего общества.

 

Артём Войтенков: Не только датского.

 

Вера Люккераск: Конечно, нет.

 

Артём Войтенков: Мне рассказывают про европейские страны — та же самая система.

 

Вера Люккераск: Это же ведь ужасно. Потому что человек, как говорится, смолоду, он же не приучается вообще трудиться. И ещё другой эпизод – «Ленивый Роберт». Такую персону вытащили на свет два года назад. Человек, ему тоже около сорока, последние 11 лет он жил тоже на социальные помощи. Проблема не в том, что он жил на эти социальные помощи, проблема в его отношении к этому.

Он сказал: «Да, я имею право. Общество должно предоставить мне такую работу, которую я сам мог подтвердить — да, мне хочется эту работу».

 

Артём Войтенков: А он больной какой-то был?

 

Вера Люккераск: Нет, он три раза (как по его собственным словам) поступал в университет, три раза бросал, но, в конце концов, ему предложили работу в Макдоналдсе за 100 крон в час. 100 крон в час, опять-таки, умножаете на 6, это 600 рублей в час, он отказался, сказал: «Эта работа не достойна меня».

 

Артём Войтенков: Это даже для Москвы не плохая зарплата.

 

Вера Люккераск: Что можно ещё сказать о том обществе, где люди, во-первых, не мотивированы что-то создавать в жизни, и вообще при любом удобном случае сидят у государства на шее и не собираются с этой шеи слезать.

 

Артём Войтенков: Да, но мне вот что не понятно: почему государство тогда позволяет это делать? Почему оно берёт с работающих большие налоги и отдаёт их тунеядцам, таким образом, поощряя порочные человеческие качества: лень, жадность. Наоборот, ты давай сделай так, чтобы люди трудились, как в СССР было: каждый должен работать, каждый должен приносить пользу обществу. А тут наоборот.

 

Вера Люккераск: Есть объяснение, слово такое «политкорректность». Политкорректность проявляется именно во всём этом. Они не хотят признавать того, что в датском обществе есть проблемы. Всё тихо, спокойно в датском королевстве.

 

Артём Войтенков: Почему тихо, спокойно, если я их своей зарплаты плачу налог, отдаю большую часть на прокорм вот этого вот разгильдяя, который просто не хочет идти никуда работать, даже в Макдоналдс не хочет идти работать.

 

Вера Люккераск: Да, не хочет.

 

Артём Войтенков: Как же так? Почему я должен его содержать?

 

Вера Люккераск: Такой вот порядок в королевстве Дании. Так что если у человека действительно есть какая-то совесть, есть определённое воспитание, которое не позволяет ему сидеть на диване или лежать на диване и смотреть телевизор, тогда да, тогда он пойдёт и будет что-то делать. А если он не получил этого воспитания, то ничего не будет.

 

Артём Войтенков: А это как-то государством воспитывается или нет? Или только родителями?

 

Вера Люккераск: Сейчас вообще никто никого не воспитывает, сейчас само слово «воспитание» чуть ли не преступным стало. Сейчас люди того поколения, к которому в частности принадлежит мой муж, он родился в 48-ом — тогда их воспитывали именно в правилах нормальной морали:

— Что надо уважать своих родителей.

— Заботиться о слабых.

— Что надо чему-то учиться в жизни.

— Что-то надо давать своему государству, которое о тебе когда-то позаботилось.

— И что надо именно трудиться.

 

Есть слово «работать, есть слово «трудиться». Работать и рабство это что-то когда ты просто, так сказать, работаешь за похлёбку, зарабатываешь деньги на выживание. А трудиться – это создавать что-то самому, по своей собственной воле.

 

В этом ключе такие люди, как мой муж, они были воспитаны. Да, он трудится, потому что он знает, у него есть чувство долга, и он просто не может существовать без того, чтобы делать что-то полезное для общества. Платит своими нервами и своим свободным временем за это, но его так воспитали.

 

А вот после 68-го года всё в датском обществе насчёт воспитания полностью изменилось. И вообще воспитывать стало, чуть ли не преступно. Тогда пришёл новый министр образования и сказал: «Теперь мы больше ничего не будем учить, так как нужно, мы будем учить так, как мы хотим«. Многие обязательные предметы, те, которые поколение моего мужа изучало в школах, они были просто отменены эти предметы, выброшены или переделаны.

 

Артём Войтенков: Это какие?

 

Вера Люккераск: География, биология, труд — они были свёрнуты в какой-то один предмет, даже без определённого названия, где немножко того, немножко другого, немножко третьего. Каких-то глубоких знаний им не дают. Кроме того, многие датчане, и не только датчане, особенно, конечно приезжие, тут иммигранты (особая тема) — они совершенно безграмотными выходят из школы, они просто даже не готовы к тому, чтобы продолжать создавать что-то в жизни.

 

Артём Войтенков: Немножко мне сложно это понять. Безграмотные, они читать, писать не умеют? Как в США это достаточно много людей.

 

Вера Люккераск: Некоторые писать действительно не умеют.

 

Артём Войтенков: И в Дании тоже оказывается.

 

Вера Люккераск: Некоторые да.

 

Артём Войтенков: Удивительно. Или они просто не знают всего, той же математики, той же географии, той же биологии, ботаники, что-то ещё. Или они просто не умеют строить отношения друг с другом? Чего не так?

 

Вера Люккераск: Требования со стороны школы — они вообще очень понизились за последние 30 лет. Очень понизились. То, что было нормально, те знания, которые были нормальны 30 лет назад, сейчас это уже запредельное для тех учеников, которые покидают школу.

 

В своё время моя дочь пошла в школу, в которой девизом было «Мы играем и учимся». «Играете» — стояло на первом месте. «Учимся» — это потом, когда мы наигрались, тогда мы немножко можем поучиться. Ребёнка нельзя заставлять что-то делать, если он сам хочет что-то, тогда да. Вот если ты хочешь идти в математику, тогда из тебя что-то получится, а если ты не хочешь, вряд ли тебя кто-то заставит.

 

Учитель в датской школе поставлен в такую ситуацию, что он больше является педагогом, но не учителем. Он должен следить за дисциплиной, чтобы люди, так сказать, ученики друг друга не шпыняли, не пинали, не раздражали, а на саму учёбу за весь учебный час остаётся минут 15.

 

Артём Войтенков: А чем же они тогда занимаются?

 

Вера Люккераск: А это уже другой вопрос. Есть же всякие телефоны мобильные, всякие компьютеры, хотя там должен человек или ученик сидеть заниматься учебной программой, но он прыгает на интернет и занимается игрой какой-нибудь.

 

Артём Войтенков: Это же видно, что он сидит и смотрит в телефон.

 

Вера Люккераск: Да, но учителям просто надоедает им ходить и делать замечания.

 

Артём Войтенков: Отобрать, все выключили телефоны и всё. И чтобы никто не доставал.

 

Вера Люккераск: Может быть здесь это возможно, там это не всегда возможно, так скажем очень мягко.

 

Артём Войтенков: То есть учителям просто не разрешают этого делать.

 

Вера Люккераск: Некоторые учителя идут на такие меры, они говорят: «Да, вот все телефоны выключаете или оставляете где-нибудь там, в каком-нибудь запертом шкафу, пожалуйста, а в класс приходите без всего». А во многих школах так невозможно сделать.

 

И вообще сейчас агрессия со стороны учеников в отношении учителей, она очень сильная. Грубо говоря, учителя могут и побить после школьного времени, когда ему пора идти домой. Ученики старших классов могут просто организоваться и побить своего учителя за то, что он делал какие-то замечания.

 

Артём Войтенков: И такое было?

 

Вера Люккераск: Некоторые случаи есть, да.

 

Артём Войтенков: Я не люблю этот вопрос, но про него достаточно много сейчас говорят: вот это гей-, секспросвет – это тоже в Дании есть?

 

Вера Люккераск: Конечно. Совершенно убийственная тема. Потому что, да — гомосексуалистов очень много, и не только среди обычных людей, но даже среди священников. Я, например, достаточно поздно узнала, буквально перед самой свадьбой с моим мужем, что тот священник, который должен нас венчать, он оказывается гомосексуалист. Я об этом понятия не имела, но понимаете, отказываться уже было поздно, там оставались считанные часы до свадьбы.

 

Министр культуры — он тоже гомосексуалист был, тот министр культуры, который был в 2012-ом году. Он был на лондонских олимпийских играх, я там тоже была и тоже за руку с ним поздоровалась, а потом мне муж тихонечко рассказал: «А ты знаешь, что…». Для меня это тоже было удивление, потому что в моём понятии министр культуры, это что-то другое. А когда его на официальном уровне представляют «министр культуры и его муж», в официальной речи.

 

Секспросвет, да, специальное есть общество: «секс и общество». Из этой конторы они ходят по школам, даже по детским садам и все информационные материалы распространяют, где только могут. Конечно, родители некоторые пытаются возмутиться, но это бесполезно, потому что это настолько массивно, противодействовать этому очень тяжело. Если только действительно хорошие родители, если действительно они хотят какие-то определённые ценности внушить своему ребёнку, то с ним надо проводить работу после того, как ребёнок придёт домой. То есть то, что ему промыли мозги в школе, он приходит домой, ему надо промыть мозги обратно. И это надо делать систематически, регулярно каждый день. А вообще это очень-очень тяжело. Потому что сами педагоги, сами учителя, они, во-первых, в большинстве своём принадлежат к определённой партии, которая поддерживает.

 

Артём Войтенков: А что, все прямо принадлежат к партиям большинство людей? Можно же жить беспартийным.

 

Вера Люккераск: Можно. Но они проводят идеологию этих партий, цепляется одно за другое. Допустим, те люди, которые хотят стать в будущем учителями, там называется педагог-семинариум, когда они туда идут, уже знают, что большинство политиков либералов они именно фокусируются на эту часть электората, потому что они знают, что это люди, которые в дальнейшем будут развивать их идеи на молодом поколении. Они как бы вкладывают в них. И когда эти люди закончат своё образование, и идут в школы и детские сады, они уже привносят свою идеологию детям, они воспитывают их по-другому. Поэтому всё идёт, как одна единая большая программа: именно начиная с образования учителей, а уже учителя идут и всё это вкладывают в головы маленьким детям. И говорят: «Да, это нормально».

 

Вы же знаете, что сейчас в Швеции происходит?! В Швеции тоже открываются детские садики, где роли мужчины и женщины они полностью или меняются или вообще стираются. Дети должны обращаться друг к другу словом «оно». Датские и шведские языки очень похожи. В датском языке слово «она» это хун (hun), а слово «он» это хэн (han).

 

В Швеции они придумали слово «оно», которое до этого не существовало, которое произносится как «хен» (hen), то есть новое слово найдено для среднего пола. И этим словом детей уже приучают общаться между собой.

То есть мальчику могут сказать: «А ты сегодня не хочешь побыть девочкой?»

Дадут ему в детском саду платье, парик, туфли на высоком каблуке.

— «Поиграй, вдруг тебе это понравится, а вдруг ты в будущем захочешь изменить свой пол, ты же должен экспериментировать».

А как же, это же свобода. Полностью эта модель — ведь это идёт закладка модели для строительства будущей семьи. А эту модель они ломают в корне, то есть, какие люди потом вырастут из этих людей? Это одно.

 

Другое – сейчас ведь тоже разрешено, во всяком случае, в Дании, усыновлять гомосексуалам и лесбиянкам усыновлять детей. И какие дети вырастут потом из этого? После того, что они насмотрелись в следующие 10-15 лет, на какой модели они будут строить свою собственную семью? Это всё, как говорится, капля каплей, но это, в конце концов, в какой-то момент даст очень, очень большой результат.

 

Всё население Дании, где-то пять с половиной миллионов человек. Если мы будем сравнивать, это примерно Санкт-Петербург.

 

Артём Войтенков: Да.

 

Вера Люккераск: Два года назад им разрешили венчание людям одного пола в датской церкви. Венчание.

 

Артём Войтенков: То есть там священники…

 

Вера Люккераск: Теперь за год где-то 238, по-моему (за последний год у меня данные), было произведено венчаний: мужчина с мужчиной, женщина с женщиной. Если мы берём всё в пределах одного города, много это или мало? Это ведь только начало. Там некоторые люди, особенно пожилые, после этого, они стали выходить из состава церкви. То есть когда ты можешь быть членом церкви, можешь быть не членом церкви, тогда ты освобождаешься от уплаты церковного налога, но это мелочи.

 

Артём Войтенков: Такое ещё есть?

 

Вера Люккераск: Конечно. За всё надо платить, налог он везде налог.

 

Артём Войтенков: Тяжело это всё, конечно, выслушивать. Хотя вы там живёте, я даже не представляю насколько вам тяжело там жить.

 

Вера Люккераск: Очень тяжело. Надо обладать самодисциплиной и не попадать под зомбирование всей этой информации, которая идёт из государственного, из коммунального, со школьного уровня. После того как у нас началась ситуация с Новороссией и весь этот поток лжи — это был какой-то ужас.

Где-то в начале августа я просто сказала: «Нет, я прекращаю смотреть датский телевизор или я сойду сума».

И где-то недели через две я начала себя чисто физически легче чувствовать. А люди, которые, буквально смотрят, те же, которые сидят на социалке и смотрят его 24 часа в сутки — насколько зомбирован будет человек?

 

Артём Войтенков: Я вас прекрасно понимаю, я свой телевизор выкинул ещё в 2000-ом году.

 

Вера Люккераск: Правильно сделали. Совершенно правильно.

 

Артём Войтенков: Русский причём, то, что у нас идёт. Хорошо, вопрос тогда немножко другой: насколько датчане законопослушные? Обычно я ещё спрашиваю: а переходят ли улицу на красный свет?

 

Вера Люккераск: Я бы сказала:

— 90% — ждут пока зажжётся зелёный.

— 10% — в основном иностранцы, и для кого ситуация ничего не изменит.

 

Те у кого есть страховка, они будут соблюдать условия страховки. Они знают, что если они пойдут на красный цвет, они ничего не получат по страховке, если что. А у кого ничего нет — тем всё равно. Это уже по ситуации. Если какой-то инстинкт самосохранения есть, то они стоят, если нет, то нет.

 

Большинство людей всё-таки соблюдают законы. Но есть, конечно, категория: если человек уже принадлежит к миру криминала, ему всё равно. Многие, особенно приезжие, иностранцы, кто приезжает, они наслаждаются сидением в датской тюрьме, для них это как трёхзвёздочный отель. Поэтому они не имеют ничего против того, чтобы приехать в Данию и совершить какой-нибудь криминалитет, посетить датскую тюрьму и всё такое. Особенно они это делают с наступлением холодов.

 

Артём Войтенков: Пойдём кого-нибудь побьём, да? И зиму просидим в тёплом месте.

 

Вера Люккераск: Да, вот именно. И причём это началось ещё даже не в Дании, это началось в Швеции. Я читала про это ещё лет 10-15 назад. Что они именно пойдут, разобьют пару витрин, а потом перезимовывают 2-3 месяца в тёплой тюрьме на всём готовом.

 

А здесь вообще было, где-то полгода назад, по-моему, интервью с одним человеком, по-моему, из Румынии. Вот он сидит в тюрьме, у него берут интервью. Он расхваливает эту тюрьму и приглашает своих людей своей страны, соплеменников: «Приезжайте, делайте здесь криминалитет, пойдёмте ко мне в тюрьму, здесь же так замечательно».

 

Чистое бельё, тёплые комнаты, один или максимум две персоны в комнате, телевизор, душ. В некоторых (я сама не могу утверждать, просто слышала) есть возможности купаться, прогулки свежие, зал тренировочный. Кроме того, есть возможность взять образование за государственный счёт.

 

Артём Войтенков: Ничего себе тюрьма.

 

Вера Люккераск: Библиотека есть, игры, всё, что угодно. Иногда за примерное поведение, в зависимости опять-таки по какой статье, можно заслужить выход на улицу, допустим, на один день, на два дня, если ты ведёшь себя хорошо и вернёшься вовремя, ничего не натворишь.

 

Артём Войтенков: Что значит, вернёшься вовремя? Тебя просто отпускают без конвоя что ли?

 

Вера Люккераск: Есть случаи, когда выпускают с конвоем и есть случаи, когда нет, но это зависит от тяжести того, что ты совершил. Могут в особых случаях, допустим, в семье кто-то умер, у человека умерла мать, его могут отпустить с сопровождением на похороны, потом вернуть назад, это возможно. И плюс, кстати, там выполняют они определённые работы, это не тяжёлая работа: шьют, собирают или чистят, я уже не помню, но они получают за это небольшую зарплату, которая откладывается им. Я не помню точно, кто-то говорил в пределах 4 тысяч, но я не гарантирую, что это правильная цифра. Немного денег они получают за это.

 

В принципе он сказал: «Я сижу в тюрьме, я ещё посылаю деньги матери своей в Румынию, 2000 каждый месяц, и она на эти деньги там прекрасно живёт». Потому что 2000 датских крон в Румынии, вы знаете, с их ценами, с их уровнем жизни, это тоже.

Я говорю — всё вывернуто вот так. Поэтому всё это «свобода, свобода, свобода» — эта свобода дорого стоит в конечном итоге для всех.

 

Артём Войтенков: А что теряется?

 

Вера Люккераск: Теряется смысл жизни, потому что люди перестают понимать, что правильно, что не правильно. Они перестают различать границы зла. Был уже другой человек, тоже из Румынии, приехал в Данию, тоже криминальный элемент: убил стюардессу в отеле, его посадили в датскую тюрьму.

Он сказал: «Ну, поскольку мы здесь все в EU, у меня есть право выбирать, в какой тюрьме, я буду сидеть. И уж во всяком случае, я не собираюсь возвращаться назад в румынскую тюрьму. Поэтому у меня есть три желания: Швеция, Дания…»

И ещё какую-то страну он назвал, я не помню. Пожалуйста, его желание удовлетворили — его оставили в одном из трёх мест, которые он сам хотел.

 

Артём Войтенков: Вы правильно сказали — получается полный переворот: то, что у нас считается плохо, там хорошо.

 

Вера Люккераск: Да, именно. Поэтому ни в коем случае нельзя копировать Запад.

А если мы возьмём проблемы эмиграции, то, что сейчас творится, это же тихий ужас. Те мигранты с Северной Африки, которые после событий в Ливии, в Тунисе, в Сомали, они же все перебираются с этими судёнышками через Средиземное море, или в Грецию, или в Италию, на Мальту. Приезжают, поскольку они уже прибыли в страну, и покупают билет на самолёт или на поезд, и направляются в Скандинавию. Потому что, они знают, что, во всяком случае, сейчас, например в Швеции, принимают практически всех. В Дании более строго с этим, но всё равно, количество, то, которое принимает Дания, очень велико. Опять-таки, мы должны сравнивать, что в Швеции население одно, в Дании другое. Грубо говоря, это Санкт-Петербург. Во всяком случае, у шведов же вообще крышу снесло. У датчан ещё более-менее, остатки разума остались. То есть, они пробуют всё это экономически просчитать, создать хоть там какие-то границы для количества этих людей, которые бегут с Северной Африки.

 

Артём Войтенков: Я знаю хорошую границу: пограничный кордон и всё, и никого нам не надо.

 

Вера Люккераск: Да, а он не действует там, в Дании. Границы, как таковой нет. Вся проблема в том, что все приезжают, кому не лень, понимаете? Без всякого контроля. Это же ведь не только эмиграция. Провозят всё: наркотики, оружие, торговля людьми, спекуляция разными товарами. Всё провозится через границу, её никто не контролирует. Когда одна единственная партия в датском Фолькетинге попробовала заикнуться о том, что:

— Давайте хотя бы сделаем выборочный контроль, где уже точно ясно, что, допустим, подозрительная машина, видно по ней, что что-то не то в этой машине, давайте её проверим. Давайте дадим нашим таможенникам, дадим нашей полиции хотя бы какие-то права проверить эту машину.

 

Так поднялся такой вой: «Да как это так? Да у нас свобода передвижения. Да вообще не надо опять идти к этому шлагбауму. Да что это такое? Такого у нас не надо и не может быть. А то вдруг наша торговля потеряет в чём-то. Когда датские товары пересекают границу с Германией, вдруг это каким-то образом отразится на них».

 

Каким образом это отразится на них, если будут задерживать только подозрительные машины? Они этого не слушают. Все аргументы отметаются, потому что, в ЕU они чётко сказали: «Должна быть свобода передвижения, и никакой самодеятельности на местах нам не нужно«.

А помните, я разговаривала о том, что в Дании, когда они вошли в ЕU, у них четыре пункта есть, параграфы, по которым они не полностью слились как бы в ЕU. Один из этих параграфов, или областей, это юрисдикция, То есть, до сих пор Дания как бы сама юридически своими законами пробовала регулировать количество вот этих мигрантов. Но сейчас ЕU делает всё, чтобы это разрушить, все эти поправки четыре были всё-таки уничтожены.

 

Много людей, которые просто в состоянии какой-то безнадёжности. Они не знают, что им делать. Протестовать? Во многих случаях бесполезно. Политики сидят, и никого не слышат, или делают вид, что не слышат. Многих криминальных людей, которые приезжают из других стран ЕU, или вообще из-за границ ЕU — да, их хватают там, садят в тюрьму, и в какой-то момент их выгоняют из страны. Но что же тогда происходит? Никто не контролирует то, что они возвращаются назад.

 

Артём Войтенков: А, то есть, если ты совершил преступление, тебя выкинули за границы Дании, иди, гуляй куда хочешь, и всё.

 

Вера Люккераск: В принципе, это может действовать таким образом, что тебя, допустим, в Дании, в Копенгагене отправляют назад на поезде, допустим, я не знаю, Копенгаген-Берлин. В Берлине ты выходишь, на другой поезд садишься, доезжаешь до какого-то другого города, допустим, до Гамбурга, там на автобус, пересекаешь границу, и опять ты здесь, и всё, и никто не проверяет. То есть, если его каким-то случаем поймают опять, во второй раз, его там могут оштрафовать, дополнительно посадить в тюрьму, опять выслать туда, он опять повторит этот номер. Он его может повторять до бесконечности, потому что контроля нет.

 

Артём Войтенков: Вот тебе и государство.

 

Вера Люккераск: Так, а государства нет. Понимаете, признаков государства уже становится всё меньше и меньше. Да, все признаки государства, они как бы пропадают со временем, чем дальше идёт, тем больше. То есть, они до сих пор обсуждают введение евро на территории Дании, то есть, своя монета у них пропадёт. Границы, контроль и законы, всё навязывается из Европарламента, из Брюсселя. Главные кукловоды, они сидят за океаном, и проводят своих людей.

 

Это совершенно официальная информация, это я читала в датской газете где-то месяца три назад, вот эта трёхсторонняя комиссия, где сидит этот Генри Киссинджер, который, в том числе под покровительством держал несколько молодых обещающих европейских политиков, и в том числе, руководитель радикальной партии датской, бывший руководитель Маргарете Вестэйер (Margaret Westair), она в том числе была, в его таких протеже. И вот как раз была в составе правительства, как лидер партии радикалов.

 

Здесь было интересно, когда были выборы в европейский парламент в мае месяце, многие думали, что это будет именно настоящий премьер-министр Дании, который туда пойдёт, потому что, он социал-демократ, все на неё ставили. А тишком, молчком был проведён именно другой человек, именно представитель от радикалов, то есть, это ультра-либералы.

 

Артём Войтенков: Подождите, а как вы, это же выборы, народ выбирает. Как там тишком, молчком? Они голосуют за кого-то?

 

Вера Люккераск: Голосуют, да. Есть европарламент, а есть еврокомиссия. Вот, в европарламент голосуют — да, а в еврокомиссию выбирают по другим принципам. Там каждая страна должна представить несколько человек от себя, чтобы внести в эту еврокомиссию. То есть, совместная работа идёт европейского парламента, то есть, ЕU и стран — кого поставить на определённый пост. И все рассчитывали на одного человека, а фактически, был проведён другой человек. То есть, теперь явно, тот человек, который сделал максимум для того, чтобы разрушить государственное устройство Дании, теперь он сидит в еврокомиссии.

 

Артём Войтенков: Молодец, всё правильно сделал, вот его и повысили. Видно всё.

 

Вера Люккераск: Это слишком всё ужасно.

 

Артём Войтенков: Зато это становится всё более заметно.

 

Вера Люккераск: Да.

 

Артём Войтенков: Для людей, которые хотят разобраться во всём этом.

 

Вера Люккераск: А вообще, многие датчане очень хвалятся своим незнанием, непониманием вещей. Обычно человек в нормальной ситуации как бы стыдится этого. А они наоборот это выставляют напоказ, и говорят: «Да, у нас скоро голосование, а я ничего в этом не понимаю».

И вот так улыбается, гордо так: «Я ничего в этом не понимаю».

 

Артём Войтенков: А многие так говорят, например, про голосование?

 

Вера Люккераск: Многие.

 

Артём Войтенков: А спрашивается, какого тогда лешего демократия существует, если вы, ребята, в ней не разбираетесь? Как же вы тогда голосуете, за кого?

 

Вера Люккераск: А мне кажется, это просто хорошая вывеска для чего-то другого.

А если мы ещё насчёт преступности будем говорить, очень серьёзные вещи происходят, конечно, в Дании насчёт преступности. Такое впечатление, как будто идёт безнаказанность преступлений. Дают такие смешные, незначительные наказания за преступления, что в это даже очень трудно поверить.

 

Почти три года назад это было, где один подросток из Сомали (из бывших беженцев) изнасиловал десятилетнюю девочку датскую. Его даже не выслали из страны. Да, его схватили, осудили, то есть, дали ему какой-то срок, причём очень маленький. Но к этому сроку по закону, если идти в соответствии со всеми параграфами, поскольку он не гражданин Дании, его должны были выслать. А ему говорят: «Нет, нет, мы не можем себе этого позволить. Мы такие демократические».

 

Сразу все эти вот эти общественные организации, которые занимаются правами человека, они же все встают сразу на дыбы: «Ну, как это так? Он же ещё подросток. Он может просто ещё этого не осознал».

— Пойти, разбить чью-то жизнь – это он осознал.

— А понести заслуженное наказание – он этого не осознал.

И вот так вот всю дорогу всегда и везде: безнаказанность. И это развращает общество эта безнаказанность.

 

Один француз приехал в Данию. Там встретился с девушкой, потом эта девушка от него ушла, и вот он в припадке ревности однажды пришёл к ней домой, избил её дико железной металлической трубой, у неё там ни одной кости не осталось, которую он бы не сломал, всё лицо ей тоже сломал, а потом выбросил её с третьего этажа на асфальт с целью, чтобы убить. Ради шутки такое не делают, правильно? Вот. И что бы вы думали? Во-первых, ему дали, по-моему, только четыре года тюрьмы, из которых в Дании такая традиция, что если тебе дают какой-то срок, если ты себя правильно ведёшь, то, через полсрока тебя уже отпускают. Вот, его посадили в тюрьму, и после этого он получил возможность идти на стажировку к одному очень известному телевизионному коку, шеф-повару, которые делают перед экраном еду, всякие шоу устраивают.

 

Артём Войтенков: Смаки всякие.

 

Вера Люккераск: Да. Вот, ему устроили такую работу, как бы это реабилитация, возвращение его к нормальной жизни, он же так пострадал там, в тюрьме, боже ты мой.

 

Артём Войтенков: То есть, его показывают по телевизору.

 

Вера Люккераск: Да.

 

Артём Войтенков: И все знают, какое у него прошлое?

 

Вера Люккераск: Да. Понимаете, а вот эта девушка, которая вообще чудом выжила, она прошла несколько операций тяжелейших, ей восстанавливали всю пластику кости и пластику лица. Причём, она была очень красивая раньше. Ей более-менее восстановили лицо, нормальное, хорошее, но уже видно, что человек, как говорится, уже не будет тем, прошлым.

 

И вот она написала письмо в газету:

— «Как же так? Ведь он хотел меня убить. Мало того, что через два года я иду по улице, я буквально сталкиваюсь с ним, со своим убийцей чуть ли не лоб в лоб на улице через два года. А во-вторых, я ведь до сих пор свою компенсацию своей страховки не получила. Я этот курс реабилитации не получила. Я до сих пор за свой счёт хожу к врачам, покупаю всякие лекарства, прохожу всякие дорогие процедуры, хожу ко всем этим психологам, и всем прочим. Государство мне пока ещё ничем не помогло. И до конца жизни у меня будут физические боли во всём теле после всех этих операций. Вот ему, убийце, оно помогло, государство, а мне нет».

 

После этого была очень большая дискуссия в Дании насчёт, кого нужно защищать: пострадавшего, или убийцу? Потому что, долгие годы, во всяком случае, очень долгие годы, именно настрой был такой:

— «Мы защищаем того человека, который попал в тюрьму. Он пострадал, потому что, он сидит в тюрьме, он отрезан от общества, значит, на него надо сфокусироваться, и ему надо помочь. А жертва преступления, ну как жертве говорить? Может быть, он стал теперь инвалидом. Не интересно разговаривать с инвалидом. Некрасиво, инвалид, там раны, кто-то на его голове танцевал, прыгал, а теперь он может вообще двух слов связать не сможет. На это мы не смотрим».

 

Это опять-таки, замыкание в своём маленьком мирке. На него мы не смотрим, а вот этому — да, мы заинтересованы помочь. Всё перевёрнуто, всё иррационально, всё нелогично, всё противоестественно.

 

Артём Войтенков: Да, когда вы с самого начала сказали, я просто не думал, что до такой степени всё это перекручено.

 

Вера Люккераск: Вот именно! Или, например, другая ситуация, когда есть такой преступник, не буду называть его имя, иначе мне тогда не будет точно спокойной жизни в Дании, когда я вернусь. Он живёт в Оденсе. В городе Оденсе на острове Фюн. Он сам не гражданин Дании, как человек без гражданства, по-моему, из Палестины он прибыл. Поскольку Палестина ещё не признана государством, во всяком случае, Данией, то он получил вот это убежище, и живёт там с женой, и у него восемь детей сейчас. Старшие из этих детей уже тоже прошли тюрьму, были осуждены за некоторые вещи. Я уже не знаю, какие статьи закона он не нарушил, вот этот человек, но его до сих пор никуда не могут выслать. Совершенно, никуда. То есть, он нарушает что-то — его арестовывают, посылают в тюрьму, выпускают. Всё это время платятся массы денег на обеспечения его и его жены, всякие социальные добавки, и всё прочее. А он продолжает уничтожать людей, граждан Дании: грабить их, воровать, нападать на них. По-моему, только чистого убийства на нём ещё не висело. Но вот наркотики, оружие, и всё прочее уже было. Вот, что нужно ещё для того, в соответствии с законами ЕU, чтобы такого человека могли выслать из Дании? Бандиты и убийцы ходят рядом с нормальными людьми — нормальные люди понятия не имеют об этом.

 

Артём Войтенков: С точки зрения, так скажем, глобально управления, всё идёт своим путём: надо уничтожать Европу. Вот они и уничтожают.

 

Вера Люккераск: А кроме того, ведь тоже, Дания не исключение от остальной Европы. Вот я недавно была у моей подруги в Париже. Она тоже живёт в одном из предместий Парижа, где полностью только чёрные кварталы: там арабские и африканские кварталы. Нельзя говорить негритянские, потому что это не политкорректно. И то же самое в Дании есть такие кварталы, куда вообще соваться очень опасно.

 

Я сама в своё время, повезло, если можно так сказать, прожила два года в таком гетто. Просто, на тот момент, когда я переехала из Оденсе в Копенгаген, очередь на другие квартиры в других районах была достаточно длительная. А здесь можно было получить квартиру за два месяца. Потому что, датчане туда не хотят. И поэтому, было достаточно свободного жилья. Вот поэтому, я, как говорится, на своей шкуре всё это пересмотрела и прочувствовала. Просто опасно. Элементарно опасно там жить. Вот в данном квартале, там, в основном была диаспора из Турции. Тоже было конечно из арабских стран, страны Магриба, тоже сомалийцы были, но, в основном, преимущественно были турки. И вот там была полностью турецкая республика. Там были полностью правила поведения, то есть, дресс-код. Надо было одеваться так, как предписывают их правила. Я помню, было какое-то очень жаркое лето, и я просто вышла в летнем платье, ничего особенного, летний сарафанчик. Нет, с открытыми плечами ходить нельзя.

 

Артём Войтенков: Подошли и сказали?

 

Вера Люккераск: Конечно. Не просто сказали, а угрожали. Я тогда жила на первом этаже. Была компания ребят. Там под первым этажом там здание для общих кладовых. Они стояли, то ли курили гашиш, то ли ещё что-то, и весь этот дым тянулся прямо в квартиру. Я вышла, им сделала замечание: «Хотя бы вы отойдите в другое место». Этого я не должна была говорить, потому что, меня потом чуть не убили. Угрожали, что будут преследовать, и будут преследовать не только меня, но и детей. После этого мне пришлось завести собаку, чтобы элементарно, хоть какое-то средство защиты.

 

Артём Войтенков: А полиция?

 

Вера Люккераск: Какая полиция? Она туда вообще не заходит. Водители автобуса, которые ездили мимо этого квартала, вот по этой улице, они даже отказывались вообще там останавливаться, и чтобы запирали двери, и мимо. Потому что было опасно. В лучшем случае, камнями стёкла разобьют, и всё. И совершенно немотивированная жестокость в отношении к датчанам, в отношении к белым, в отношении к тем, у кого другая вера. В один вечер мужчина датчанин должен был забрать свою машину. Совершенно не мотивированно к нему подходит молодой турок, бьёт его со всего отмаха в лицо кулаком, тот теряет сознание, падает, у него всё заливается кровью. Без всякой мотивировки, понимаете? Он ничего ему не сделал. Он его даже никогда не видел. Просто так.

 

Два момента. Во-первых, когда поступают беженцы, в данном случае это был турецкий квартал, а бывают ещё арабские кварталы, африканские, приходят ведь люди, и просят убежища с обоих сторон конфликта. То есть, теоретически, тот, против кого ты воевал, и тот, который воевал с другой стороны, могут жить, почти что в том же доме. Теоретически. То есть, перестрелки такие возникают от случая к случаю. То есть, напряжённость определённая, она есть. Но это одно.

 

А другое было, что я вот возвращалась, когда мы жили в этом гетто. Я возвращалась с родительского собрания со школы, и проходила мимо двух домов, и там такой мостик был. И этот мостик был на уровне примерно второго этажа. Я только захожу между этими двумя домами по этому мостику, мужчина стоит средних лет на балконе с ружьём, и целится в меня. Целится в меня очень близко, на расстоянии наверное, метров двадцать пять. Целится мне в верхнюю часть тела — грудь и голова. Я его видела, мне действительно, надо было, как говорится, всю волю, всю силу воли взять в свои руки, чтобы не выдать себя ничем. То есть, не увеличить число шагов, не ускорить походку, не оборачиваться и не сделать вид, что я испугалась. А вот именно, дальше спокойно под контролем пройти, сделать вид, что ты просто не заметила этого. И уже когда вот я прошла, тогда вот так уже расслабилась, передохнула. А потом, буквально в те же самые дни, в другом городе было сообщение, что да, стреляли с балконов по прохожим людям.

 

Артём Войтенков: Это мужчина белый, или же какой-то там?

 

Вера Люккераск: Нет, он был не белый. Даже тогда уже вечерело, но я точно знаю, что это был не белый человек. Так что, очень опасно. И в основном опасно даже не столько за себя, а за детей. Потому что, если кто-то будет тебя преследовать, то нажимать будут именно на детей. Поэтому, я там выдержала только два года, а потом переехала в другое место, хотя там квартплата была почти в два раза выше, мне уже было всё равно. Я думаю, ладно, лучше я буду консервами питаться, но зато я буду спать спокойно.

 

Артём Войтенков: Известно что, и вы тоже говорили, что Данией управляет король. Там есть королевская семья.

 

Вера Люккераск: Королева.

 

Артём Войтенков: Я просто не очень про это читал, я просто знаю, что там есть королевская семья. Как датчане к этому относятся, во-первых? Зачем король сейчас? И с другой стороны — какую роль вот эта королевская семья действительно играет в политике и жизни страны. То есть, либо они просто украшение, либо они действительно могут что-то делать?

 

Вера Люккераск: Была такая ситуация в сороковых годах, когда предыдущий король, Фредерик его звали, он не получил сыновей, там было три дочери. Вообще, по закону надо, чтобы переходила корона от мужчины к мужчине. В данном случае, в данном конкретном случае, в Дании, когда уже убедились, что у этого короля не будет больше детей, во всяком случае, не будет больше сыновей, они приняли закон, что конкретно в этом случае может женщина занимать трон. И именно женщина будет нести титул короля. И вот эта вот Маргрете II, которая сейчас королева Дании, у неё есть муж — один французский граф, который после свадьбы переехал постоянно в Данию, и он не является королём, он является супругом королевы.

 

Артём Войтенков: Супругом короля женского пола, скажем так.

 

Вера Люккераск: Это можно так сказать. То есть, он вообще к институту королевства никаким образом не относится. Его самая главная, как говорится, заслуга в том, что он способствовал тому, что королева родила двоих сыновей.

 

Артём Войтенков: Просто муж.

 

Вера Люккераск: Просто муж, да. Всё, чем он занимается, как типичный француз, занимается кухней, пишет иногда стихи, кстати, неплохие. У него в своём французском замке есть тоже виноградники, то есть, он иногда поставляет вино к королевскому двору, к датскому. Ну, всё, в принципе он больше ничего не делает. А все обязанности выполняет именно королева Маргрете. Но, как таковой роли она не играет. Когда у нас выборы в фолькетинг, и формируется правительство, когда это правительство сформировано, оно идёт к королеве, и она как бы своей подписью закрепляет то, что уже фолькетинг выбрал.

 

Артём Войтенков: Она может отказать?

 

Вера Люккераск: Теоретически может, но фактически, я не думаю. И во всяком случае, я не знаю такого случая, когда бы это случилось. Я спрашивала, мне говорили, что до трёх раз королева может отказать. Если, допустим, к ней приходят на подпись с каким-то законом, она два раза может их завернуть, а на третий раз человек должен идти и полностью переделывать этот закон, чтобы в следующий раз опять идти к королеве на подпись.

 

Артём Войтенков: То есть, получается, она последний утверждающий орган. Нотариус политический.

 

Вера Люккераск: Царствует, но не правит, да. Какую роль они играют? Традициональную, как говорят сами датчане — королевская семья сплачивает датское население. Вот если о чём-то у них есть единое мнение, единая поддержка для чего-то, это вот королевский дом. Хотя есть такие партии в фолькетинге, которые говорят в своей программе, что мы в принципе хотели бы монархию упразднить, и вместо неё сделать республику. Но насколько реально это будет, я не знаю.

 

Я лично считаю, что королева до сих пор держится на своём троне, и вообще монархия держится на своём троне за последнее время, исключительно благодаря личным качествам королевы. Потому что, она как личность, она очень интересна, она очень хорошо образованная, она никаких глупостей в своей жизни не сделала. То есть, ничего такого, за что бы её можно было осудить, она не сделала. Она прекрасно рисует, она занимается декупажем: вырезает разные фигурки и из этих фигурок потом складывается картина. Она делала разные выставки. Она также организует разные пожертвования на разные цели: для малообеспеченных детей, для детей-сирот. Разные вещи она организовывает, и конечно, ей большое спасибо за это. Она тоже, кстати, участвует в постановках театральных, она рисует костюмы для некоторых театральных постановок по своему усмотрению, участвует на репетициях, и сама довольно активно делает какие-то конкретные замечания, и, в общем-то, народ её действительно поддерживает, то есть, он уважает её интересы.

 

Артём Войтенков: Да, но как управленец она никто.

 

Вера Люккераск: Нет, никто. Но сама царская семья, которая состоит из королевы с мужем, двое детей, двое сыновей, которые тоже уже женились, у них у каждого уже тоже свои семьи и дети, — они в основном продвигают торговлю датскими товарами. То есть, это живая реклама датских товаров во всём мире. То есть, если, допустим, на той же самой китайской олимпиаде в Пекине, в 2008-ом, там была тоже датская семья. Конечно, они тоже должны были участвовать, как зрители на олимпийских играх, но помимо всего прочего, они разрезали некоторые красные ленточки на разных магазинах, которые к открытию олимпиады были тоже открыты, в Пекине в том числе. То есть, делают такой, промоушен.

 

Артём Войтенков: Королева Дании тоже носит такие часы, да?

 

Вера Люккераск: Да, в какой-то степени, они, как говорится, отрабатывают то, что им платится государством. Ведь они не платят налогов. Они полностью на содержании государства. Им выделяются деньги. Для каждого члена семьи выделяются особым законом фолькетинга определённая сумма денег. И вот, они на эти деньги очень неплохо живут, так я бы сказала. Но они хотя бы пытаются тем, что продвигают продажу датских товаров по всему миру, как говорится, оправдать своё существование.

 

Артём Войтенков: А иначе, зачем они нужны тогда?

 

Вера Люккераск: Это да, но в принципе, на меня лично, всё это действует, как большой кукольный театр. Но, я бы сказала так: если бы следующий последователь нашей королевы, то есть, её старший сын Фредерик, если он не наделает каких-то больших глупостей в своей жизни, не скажет ничего глупого, не сделает ничего предосудительного, то у датской монархии есть шансы сохраниться ещё на довольно длительное время. А уж если сделает, тогда ситуация будет другая, потому что в фолькетинге есть партии, которые хотели бы изменить состояние государственности, и преобразовать монархию в республику.

 

Некоторые причём, из молодых же, опять же, политиков, они делают, довольно в детской форме. Есть определённый праздник — день открытия парламента. Когда после летних каникул они все собираются первый раз, и премьер-министр говорит речь, и приглашают королевскую семью, именно на первый день. И многие политики, которые считают принципиально «нам не нравится монархия, мы хотим республику» — они сидят. То есть, нормально, когда королевская семья встаёт, и все должны встать, показать какое-то уважение к семье. Нет, они именно в такой протестной форме сидят, и не встают. Вот это их такой способ реагировать. Это ребячество.

 

Артём Войтенков: Да, детский сад.

 

Вера Люккераск: Для меня это действует так — не вежливо это делать. Кроме того, есть такая одна партия, тоже из ультралевых, которые тоже в своей программе записали, что они, в принципе не имеют ничего против, чтобы свергнуть не устраивающий их режим силовыми методами. Даже с помощью применения, возможного, если этот необходимо, с применением оружия.

 

Артём Войтенков: У нас это сразу — экстремизм, терроризм.

 

Вера Люккераск: Вот есть такая партия.

 

Артём Войтенков: И она спокойно существует, да?

 

Вера Люккераск: И она спокойно даже существует. И кстати, я по этому поводу…

 

Артём Войтенков: Так это хорошее для короля, так скажем, «погоняло» — наличие такой партии с таким уставом.

 

Вера Люккераск: Не знаю, всё-таки, у неё муж француз, понимаете? Французская революция, гильотину ещё никто не отменял. Может быть, они всё-таки, поэтому стремятся вести себя хорошо, чтобы не провоцировать никого ни на что.

 

Артём Войтенков: Понятно, зачем такая партия нужна, почему их никто не трогает.

 

Вера Люккераск: В своё время я ответила одним письмом на письмо одной журналистки, и спросила:

— «Ну, коль у нас существует такая вот одна партия, у которой цель прийти к власти силовым методом, вы хотя бы спросите эту партию, каким именно способом это всё фактически будет осуществляться? То есть, они пойдут, будут расстреливать каждого политического противника индивидуально, или с членами всей семьи, или как вообще всё это представляется? Мы всё-таки, пережили в прошлом столетии несколько революций, и крови уже достаточно».

Но она мне на это не ответила.

 

В отношении религии. Например, сейчас у нас такой министр религии, который своей основной программой считает закрытие церквей.

 

Артём Войтенков: Подождите, есть министр религии даже, оказывается. Удивительно, я даже не подозревал, что есть отдельный министр.

 

Вера Люккераск: Понимаете, он называется kirker Ministeriet. То есть, как бы министериум церквей, но министерия религии. Потому что, они считают, что если в Дании уменьшается количество людей верующих, и это уже не рентабельно иметь какие-то церкви, то их лучше всего закрыть. Потом происходит такая церемония разцерковления, как-то так, что это уже не считается более святым местом, и после этого здание используют на что-то другое. А лучше всего продать, чтобы получить какие-то деньги в государственную казну. И такой процесс сейчас уже очень активно начал идти в последние два года после того, как мы получили этого министра.

 

Артём Войтенков: Смотрите, как интересно. У нас, я имею в виду, в царской России, после государственного переворота семнадцатого годы церкви сделали как бы просто светскими домами, просто какие-то склады были, спортивные залы, что угодно, в результате военного переворота. А в Европе это всё происходит плавно, само собой.

 

Вера Люккераск: Да, потому что, опять-таки, число верующих людей снижается. Старики умирают. Даже хотя местные коммуны и вот эти церковные комитеты, они делают очень много для стариков, они даже обеспечивают их транспортом. То есть, посылают им мини-автобус, собирают этих стариков из ближайших домов, привозят их на службу, увозят, то есть, всё очень хорошо. И даже если человек, допустим, инвалид, в коляске — его заберут, опять-таки помогут выгрузиться, помогут, да. Но ведь эти люди уходят.

 

Большинство людей после 68-го года, вот эта была большая ментальная революция в обществе, когда люди просто перестают верить в Бога. Они перестают верить вообще во всё. Поэтому и говорят, что датчане в основном четыре раза в жизни посещают церковь:

— Ккогда он родился, крестился.

— Потом, когда есть причастие. Первое причастие, это у них где-то в возрасте двенадцати, тринадцати лет происходит.

— Потом, когда свадьба, венчание.

— И потом отпевание, когда ты умер.

Вот, в основном. А если по-серьёзному, большинство датчан в кирку ходят один, два раза в год: то есть, на Пасху, и на Рождество, и всё.

 

Артём Войтенков: Считают себя верующими.

 

Вера Люккераск: Да.

 

Артём Войтенков: Мне кажется, вера, это не посещение церкви, по большому счёту, не в количестве раз. А в жизни они как-то вот этими христианскими правилами руководствуются? Можно сказать, что можно ходить в церковь хоть каждый день, а потом выйти, и кого-нибудь там обворовать.

 

Вера Люккераск: Да. Так в принципе, так оно и происходит. Получают отпущение грехов, а потом выходят, покидают здание кирки и грешат опять. То есть, они никаких обязательств на себя в связи с этим не берут. Опять-таки, всё — эго, моё эго, это самое главное. Всё остальное не важно. И всё больше церквей закрывается и будет закрываться, потому что, население в глубинках в Дании  оно тоже там вымирает. И, соответственно, те кирки, которые принадлежат маленьким городкам, деревням, они тоже будут закрываться со временем.

 

Артём Войтенков: А выходцы с Африки и с Ближнего Востока туда не ходят.

 

Вера Люккераск: Нет, они не ходят. Так что, куда будут использованы все  здания этих церквей — в лучшем случае, на какие-то музеи, или допустим, здания для разных клубов, вязания, чтения, детских клубов.

 

Артём Войтенков: Общественные здания. Общественного значения.

 

Вера Люккераск: Да. Вывод в том, что Европу ждёт война. Это однозначно.

 

Артём Войтенков: Кого с кем?

 

Вера Люккераск: Война будет и на тему религии, потому что, многие люди, приезжающие, вы сами знаете, откуда, они говорят: «Подождите, сейчас пока мы в меньшинстве, но придёт наше время, мы себя проявим. Всё будет по-нашему».

 

Артём Войтенков: Так их уже гораздо больше. Их уже много, вот этих всех приезжих. Я смотрел статистику Евростата, там в каждой европейской стране получается порядка десяти процентов (десять, одиннадцать, двенадцать), родившихся за рубежом, которые туда приехали, а это не учитывают тех, которые родились уже в стране от тех приехавших уже.

 

Вера Люккераск: У меня есть свежая статистика по Швеции. Там стоит, что через двадцать шесть лет шведы будут в качестве меньшинства в своей собственной стране. Через двадцать шесть лет.

 

Артём Войтенков: Это даже уже не одно  поколение. Это достаточно мало.

 

Вера Люккераск: Да. И причём, прогнозы на поступление беженцев в страну: в этом году они получили до ста тысяч, а в следующие четыре года у них цифры, я видела, триста пятьдесят тысяч теоретически они рассчитывают получить. Сейчас у них страшная, кстати, проблема с нехваткой квартир, жилья для этих людей. Принимают-то они всех, но где им всем жить? И сейчас, кстати, они пошли на такие меры, которые вы вообще не представляете себе. Некоторые из шведских политиков, они пришли к таким идеям, что «а давайте-ка аннулируем те квартиры, которые находятся у шведов, которые их по какой-то причине не используют, дачи, всё такое».

 

Артём Войтенков: Две квартиры у вас, например.

 

Вера Люккераск: Да, у вас две квартиры, вы ими не пользуетесь. Мы же видим, откуда у вас счета идут за отопление и всё такое. А давайте-ка, мы их у вас возьмём.

 

Артём Войтенков: Так это уплотнение, как у нас после семнадцатого года.

 

Вера Люккераск: Вот именно. И вы знаете, ещё тоже реальный случай недавно был в Швеции, месяца полтора-два назад. Семья, муж и жена, они арендовали одно большое помещение. У них была своя фирма по организации свадеб, юбилеев. Там был большой банкетный зал, множество комнат — типа такой гостинички с банкетным залом. Вот они всё это очень хорошо организовали. Сами своим трудом всё это отремонтировали, декорации, дизайн, всё продумали. Это стоило больших денег. Всё должно быть красиво. Сейчас у них в приказном порядке пришло от министерства распоряжение:

— «Товарищи, ваша лавочка закрывается. Все ваши здания мы берём. И берём их для расселения беженцев».

И им сообщили это за час, даже за полчаса до того, как эта новость вышла в эфир по датскому телеканалу. То есть, людей поставили перед фактом — то есть, весь их бизнес, все их мечты вообще, все эти контракты.

— «Это ваше дело. А у нас теперь такая политика».

 

Артём Войтенков: Да, вот вам и частная собственность.

 

Вера Люккераск: Да. Так что, про частную собственность скоро можно будет тоже большой вопросительный знак поставить. Но, вообще, то, что происходит в Швеции, это действительно, сорвало, как говорится, всю крышу. Они не представляют, какие последствия их ждут. Там происходит рост естественного противодействия этого, но проблема в том, что этих людей просто травят.

 

Артём Войтенков: Как и везде.

 

Вера Люккераск: Травят элементарно. То есть, везде. Даже есть журналисты, как говорится, с одного блока, который ведёт проправительственную линию, если он выяснит личный адрес человека, который имеет какое-то другое мнение, то всё. То есть, этот человек будет изгоем общества. То есть, дети, школа, работа, его даже могут выгнать с работы за это, понимаете? За то, что он имеет своё мнение, которое противоположное официальной линии.

 

Артём Войтенков: Свобода слова.

 

Вера Люккераск: Так что, я говорю: пожалуйста, не надо повторять и копировать Европу. Ради Бога, не надо. Война в Европе обязательно будет, это только вопрос времени. То есть, вопросы религии, вопросы экономики, когда меньшинство работает, выбивается, буквально, платит ненормальные налоги для того, чтобы большинство лежало на диванах, и смотрело телевизор. Демография, этнический состав, вопросы культуры, вопросы ценностей — это всё  тоже. Всё это неминуемо в один прекрасный момент приведёт к взрыву.

 

Я месяц назад была на встрече с одним человеком. Он сам иранец, после иранской революции он приехал в Данию, Фархад Кнолли, он стал великолепным актёром, во-первых, в Дании. Он написал одну книгу, называется «Мир есть одна страна», где описал всё, что с ним случилось до нынешнего момента, описал свою жизнь в Иране до прихода вот этой революции.

 

Артём Войтенков: Вы имеете в виду революцию семьдесят какого-то года?

 

Вера Люккераск: Да, Иранская революция, тридцать пять лет назад это было. Он прожил пять лет под этой революцией. Потом они поняли, что они не могут так дальше жить, они убежали. Сначала он со своей матерью убежали в Данию, потом к ним присоединился отец. И он рассказывал на этой встрече месяц назад, как ему обидно за Европу, как слепа Европа, как она безнадёжна, что она разрешает себя использовать слепо: они не пытаются противостоять злу, не пытаются бороться со злом.

Вот он рассказывал.

— «В моём классе, когда мне было десять лет, пришла вот эта исламская революция в Иране, была целая группа мальчиков, их отправили всех на фронт. Тогда была ирано-иракская война. Им выдали каждому по такому ключику маленькому, как от обычных тумбочек, от шкафчиков. В руку дали каждому ключик, сказали: «Это ключ в рай. Ты беги сейчас, ты скоро попадёшь в рай с этим ключиком. Ты только туда попадёшь, у тебя свой ключик есть, и тебе все двери распахнутся, и всё такое». И вот эти двести мальчиков, это не фантазия, это реальный факт. Двести мальчиков в возрасте десяти лет погнали на минное поле для того, чтобы таким образом, бежа в рай, очистили дорогу настоящим солдатам, настоящей армии, которая стояла за ними, и ждала, пока они все взорвутся».

 

И вот он рассказывает. После того, что он всё это испытал, он приехал в Данию, и он увидел, что люди вот с этим менталитетом, которые ослепляют других, то есть, промывают действительно мозги другим, они все теперь вот переезжают в качестве беженцев, а иногда и фальшивых беженцев в Европу, и внедряют вот эту всю психологию, этот менталитет здесь, на месте. Против этого менталитета никто не борется. Никто не хочет показаться не политкорректным. И вот, в зале сидело человек восемьдесят, они все были в возрасте, примерно, от шестидесяти до семидесяти лет.

 

Он говорит:

— «Я тридцать лет назад приехал в Данию из Ирана. То есть, все эти люди были в возрасте тридцать и сорок лет — это здоровый, нормальный, более активный возраст, когда действительно человек должен проявить свою гражданскую позицию каким-то образом, противодействовать чему-то. Они не делали ничего. Когда они видели что-то негативное, они смотрели в сторону, отворачивали голову, и делали вид, что это не происходит. А теперь, когда всё это зло взросло в Дании, и с ним надо  кому-то бороться, они говорят: «А мы не можем ничего сделать. Во-первых, у нас свобода, во-вторых, у нас политкорректность, в-третьих, они слишком опасны, мы с ними просто уже не можем связываться. Это опасно для нас самих».

 

И вот, он стоял перед этими людьми, Фархад, и буквально со слезами на глазах к ним обращался: «Что же вы сделали со страной? Что же вы сделали с Европой? Это же, в конце концов, и ваша вина в этом, что к этому привели Европу. Понимаете? Это ваша вина».

 

Он пытался объяснить этим людям: «Вы-то скоро умрёте. Но ведь останутся ваши дети и внуки. И в каком окружении они будут жить? В каком обществе, в каком менталитете они будут жить? Что вы им оставляете? Вам самим, вообще-то говоря, не стыдно, что вы сделали?»

 

Нет. Была гробовая тишина после этого вообще. Все сидят так вот тихо, думают про себя. Поэтому, Европа стоит действительно в глубоком кризисе. Потому что,  поколение стариков, оно умирает. Но что придёт на смену этому поколению, это большой, большой вопрос. Особенно посмотрим через двадцать шесть лет, если вот это наступит, какая ситуация будет в Швеции.

 

Артём Войтенков: Я думаю, война будет раньше, чем через двадцать шесть лет. Она уже началась.

 

Вера Люккераск: Да, я знаю. И это будет ещё хуже. Со злом надо бороться.  Сейчас идёт глобальная борьба Добра и Зла. И сейчас, мне кажется, она подходит к своему апогею, апофеозу, к высшей точке. Вот сейчас что-то должно случиться. Сейчас очень важно именно быть гражданином своей страны, и любить свою Родину. Если этого люди не будут делать, они не понимают, что они потеряют, они теряют фактически всё. То есть, человек потерял свою душу, и свою Родину, ему в принципе незачем вообще жить больше, нет смысла больше жить. Для чего? Поесть, поспать, сходить в туалет? Я надеюсь, по крайней мере, что я вот рассказала со своей стороны. Это конечно, только капля в море. Ситуация очень-очень серьёзная, и это не шуточки.

 

Артём Войтенков: Хорошо. Благодарю вас за рассказ. Несмотря на то, что онp такой грустный, мрачный в общем выводе, я для себя много интересного узнал, хотя я достаточно много общаюсь с людьми, которые за границей были. И я думаю, наши зрители тоже почерпнули для себя много полезного не только в плане того, что «а как там у них», но и в плане того, «а что же нам-то теперь делать?»

 

Вера Люккераск: Бороться за Россию. Бороться за свою душу. И бороться за истину. Правда у каждого своя, а вот истина — одна на всех. Поэтому, надо бороться за истину.

 

Артём Войтенков: Ну, теперь надо понять, где эта истина, и как за неё бороться. Но это, я думаю, отдельный большой разговор, причём, не один ещё. Хорошо, благодарю вас за беседу. Было очень приятно вас послушать.

 

Вера Люккераск: Спасибо большое.

 

Набор текста: Маргарита Надточиева, Наталья Малыгина

Редакция: Наталья Ризаева