ПОСЛЕДНИЕ СВОДКИ — 16.07.2016 (ОБНОВЛЯЕТСЯ!)

16.07.16. Заметка от историков о русском герое.

«Легендарный снайпер морской пехоты. Филипп Рубахо родился 23 января 1923 года в станице Аксайской, Ростовской области, в семье отставного морского офицера, участника Цусимского боя, и донской казачки. Он рано остался без родителей и воспитывался в Батумском детском доме. Учился хорошо, увлекался музыкой и стрелковым спортом. По окончании средней школы получил приглашение учиться в Ленинградской консерватории.

Но грянула Великая Отечественная война… Уже на второй день Филипп стоял перед военным комиссаром города Батуми. Военком категорически отказал 18-летнему юноше в зачислении на воинскую службу. Филипп настаивал, приводя аргументы:
– Вы не смотрите, что я такой худощавый, я сильный и стрелковым спортом занимаюсь, значок «Ворошиловский стрелок» имею…

И только узнав, что юноша играет на множестве музыкальных инструментов, комиссар предложил: «Хотите, направим вас добровольцем в музыкальную команду в военно-морскую базу Черноморского флота?» Филипп согласился, а про себя подумал: «Хорошо, мне лишь бы попасть в воинскую часть, а там я добьюсь своего». Кровавая битва развернулась от Баренцева моря до Черного. А Филипп маялся в тыловом городе Туапсе и играл на флейте. Но вскоре он добился перевода в дивизион малых катеров.

Зачислили его в артрасчет сорокапятки. Их дивизион малых катеров принимал участие в сопровождении транспортов с вооружением и личным составом пополнения в осажденную фашистами Одессу. Музыкальный слух помогал Филиппу одним их первых определять по звуку направление, откуда приближались к охраняемому каравану вражеские самолеты. Но Рубахо рвался на сухопутный фронт, в морскую пехоту, и добился своего: его направили на оборону главной базы Черноморского флота – Севастополя.

Здесь, в Балаклавской долине, краснофлотец Рубахо, поразив из винтовки фашистского автоматчика, испытал радость победы. Здесь же он получил первое ранение, но в госпиталь не пошел. Вот тогда и появилось у Филиппа Рубахо желание стать снайпером. Командир взвода стал посылать молодого бойца в передовой дозор, а для лучшего наблюдения вручил ему бинокль. Это позволяло Филиппу поражать цели и на большом расстоянии. В декабре 1941 года его направили на учебу в снайперскую школу флота.

В снайперской школе особое значение придавалось выбору боевой позиции, маскировке, умению быстро ориентироваться, мгновенно находить цель и поражать ее наверняка с первого выстрела. И Филипп учился быть точным, искусным, сообразительным и изобретательным. На выпуск в школу прибыл командующий Северо-Кавказским фронтом маршал С. М. Буденный.

Рубахо все упражнения выполнил на отлично и получил благодарность от маршала. Трудное лето 1942 года. Враг развивал наступление по всему советско-германскому фронту, и всюду, где было особенно тяжело, рука об руку с воинами Красной Армии сражались на сухопутном фронте морские пехотинцы. В боях они прославились смелостью, стойкостью, неукротимой ненавистью к врагам и горячей любовью к Родине. Матросская бескозырка и полосатая тельняшка наводили страх на фашистов, они прозвали моряков «черной тучей», «морскими дьяволами»…

В конце июня 1942 года в составе бригады морской пехоты Филипп Рубахо прибыл на Южный фронт. Сражался за Ростов, ходил в контратаки под Моздоком, защищал Владикавказ. В боях у Туапсе Филипп Рубахо был ранен в левую руку, но в тыл отправиться отказался и лечился в медсанчасти своей бригады. К этому времени снайпер Рубахо довел личный счет до 80 уничтоженных фашистов. О его мастерстве распространилась слава по всему участку обороны, а в боевом листке батальона морской пехоты боец-краснофлотец писал:

У снайпера Рубахо
С бойцами уговор:
Громить врага без страха,
Лупить его в упор…

Пламя ненависти к фашистским захватчикам звало в бой. Подлечившись в медсанчасти, Филипп возвратился в свой батальон. Как подтверждается документами, в горах им с напарником было уничтожено до роты фашистов, а личный счет Филиппа Рубахо доведен до 200 уничтоженных врагов. В декабре 1942 года отважный снайпер был ранен третий раз – в ногу и затылок.

В первых числах января 1943 года снайпера Рубахо выписали из госпиталя, но в действующую часть не направили, а поручили возглавить команду по подготовке снайперов. В Геленджике и состоялась первая встреча земляков – снайпера Филиппа Яковлевича Рубахо и командира морских пехотинцев Цезаря Львовича Куникова. Рубахо уже знал, что майор Куников сформировал десантный отряд для заброски в тыл противника и что ему разрешено зачислять к себе добровольцев из всех частей базы…

– Хорошо, что поправляетесь.
А какие у вас планы на будущее? Где хотели бы служить? – поинтересовался Куников.
– Там, где больше настоящего дела, – ответил старшина I статьи Филипп Рубахо.

Команда снайперов под руководством Филиппа Рубахо была зачислена в состав отряда Куникова. Но с огорчением Филипп узнал, что им не доведется участвовать в первом броске на вражеский берег. Куников прекрасно понимал, что без снайперов можно обойтись в момент ночной высадки и рисковать жизнью отличного снайпера и его команды не стоит, ведь воевать еще не один день и месяц….

Сам безудержно смелый, идущий всегда впереди, командир умел ценить и беречь своих бесстрашных бойцов. Десантный отряд майора Куникова штурмовал западный берег Цемесской бухты в ночь с 3 на 4 февраля 1943 года. К утру морские пехотинцы выбили фашистов из береговых укреплений, заняли несколько улиц поселка Станичка, закрепились на ближних подступах к южной окраине города Новороссийска.

Плацдарм, отвоеванный у противника десантниками-куниковцами, а впоследствии расширенный десантниками трех морских бригад, получил наименование «Малая земля». Команда снайперов Филиппа Рубахо высадилась в составе 225-й бригады морской пехоты в ночь на 6 февраля. Только на плацдарме «Малая земля» личный счет уничтоженных фашистов им был увеличен до 276. Сформированный на базе отряда Куникова 393-й отдельный батальон морской пехоты готовился к боевым действиям по освобождению Новороссийска.

Организованная в батальоне группа снайперов под руководством старшины I статьи Филиппа Рубахо в августе 1943 года вышла в район оборонительного рубежа наших войск в районе цементных заводов Новороссийска. Здесь группа из 12 человек за восемь суток уничтожила 57 фашистов. Лично Ф. Рубахо уничтожил 3 офицеров, 2 снайперов и 3 солдат. Приказом командующего Черноморским флотом старшина I статьи Рубахо награжден Орденом Красного Знамени.

В период десантной операции в порт Новороссийска в сентябре 1943 года, действуя в составе штабной группы командира 393-го отдельного батальона под командованием капитан-лейтенанта Василия Андреевича Ботылева, отважный снайпер броском гранаты подавил огневую точку противника и в рукопашной схватке уничтожил 3 фашистов.

За трое суток снайпер Рубахо уничтожил более пятидесяти врагов. Когда Филипп получил ранение в ноги, он попросил краснофлотцев переводить его от одного окна к другому и продолжал уничтожать фашистов. За время операции группой Филиппа Рубахо было уничтожено около 500 фашистских солдат и офицеров. А личный счет легендарного снайпера был доведен до 346 уничтоженных фашистов.

14 сентября 1943 года при артналете осколками Филипп был тяжело ранен в голову. Через месяц он скончался в госпитале города Сочи. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 января 1944 года Рубахо Филиппу Яковлевичу присвоено звание Героя Советского Союза. Приказом министра обороны СССР имя старшины I статьи Рубахо Филиппа Яковлевича навечно занесено в списки одной из воинских частей Черноморского флота. Именем Филиппа Рубахо названы улицы в городе-герое Новороссийске и на родине героя в городе Аксае Ростовской области.»

16.07.16. Материал от Анастасии Платоновой.

«Той жизни у меня больше нет». Дети новой войны: покалеченные, замкнутые, недоверчивые. Могут ли они вернуться в детство? Или хотя бы домой? Анастасия Платонова записала две истории из жизни подопечных Московского благотворительного «Дома милосердия» Доктора Лизы. Это место, где детей, пострадавших из-за войны на Юго-Востоке Украины, пытаются вернуть к жизни.

В воскресенье 11 января 2015 года Вита рассердилась на мужа с дочерью: за ужином они так хохотали, что у Виты разболелись живот и лицо. 14-летняя Оксана с папой тогда ушли смотреть кино, а Вита села на диван с вязаньем. Глава семейства настраивал кино на ноутбуке, а рядом прыгала дочь. Он почему-то решил прислать Вите открытку по почте, хотя жена сидела совсем рядом. Через несколько минут начался обстрел.

— Это самые тяжелые воспоминания, — говорит Вита. — Но это мы с Ксюшей чаще всего и вспоминаем, самый последний день до, эти несколько часов, после которых всё изменится.

Обстреливать Макеевку, по словам Виты, начали еще в мае 2014-го, и к январю Войнаровские уже ко всему привыкли. Только тогда в мае Вита позвонила маме в Винницкую область и сказала: «Мама, я тебя очень люблю». Поэтому в воскресенье Женя, как обычно, скомандовал: «Девочки, в подвал!» Оксана всунула ноги в папины шлепки, схватила теплый халат, втроем добежали до подвала, закрыли деревянную дверь, спустились вниз и оказались в темноте — к девяти вечера уже стемнело. «Сейчас свет включу», — сказал Женя и поднялся наверх к выключателю у двери.

Его шаги по бетонным ступенькам заглушил свист, грохот, шум взрыва, а потом наступила тишина. Вита закрывала стоявшую за ней дочь и видела — муж лежит и не двигается. «Мам, я падаю», — пожаловалась Оксана. В это время подвал начал заполняться дымом — наверху горели газовые баллоны….

Мы с Витой и Оксаной сидим в маленькой комнате в две кровати в московском «Доме милосердия» — специальном доме для детей Юго-Востока Украины, которые из-за боевых действий не могут лечиться дома. Комната завалена вещами — Оксана и Вита здесь уже больше года. На прикроватной тумбочке стоит клетка с морской свинкой — такая же стояла дома, в Макеевке. Слышно, как свинка перебирает опилки в клетке — в комнате очень тихо: Оксана почти не разговаривает, не поднимает глаза и только иногда плачет. Чтобы разговорить дочь, замолчавшую после тяжелого ранения в ногу и смерти отца, Вита купила свинку, Тусю. Вита говорит, но часто останавливается: «Мы метались по подвалу и тут я увидела, что он, он…»

Евгения тогда ранило в голову, и он погиб на месте. Чтобы выбраться из подвала и вытащить дочь, Вите пришлось перебраться через мертвого мужа: «Я перелажу через него и говорю ему: „Женечка, прости меня, но мне ребенка надо спасти“».

Эти несколько часов до того, как всё изменится, в Доме милосердия есть у каждого — последние несколько часов перед обстрелом. Когда мы говорим о том, как было до войны, Оксана заговаривает и даже смеется: очень отрывисто и коротко, когда Вита рассказывает, как дочь не слезала с деревьев и учила друзей тому же, как в Макеевке цвели розы. Тогда Оксана смеется, перебивает маму и принимается рассказывать. Если просить рассказать о том, что было после — о раздробленной бедренной кости, о ноге, которая до сих пор не разгибается, о жизни без папы — Оксана молчит. Только говорит, что очень хотела бы сходить к папе, когда они вернутся домой. Когда Евгения хоронили, она была в реанимации.
Фото Марии Темновой

Оксану и Виту в Москву привезла Елизавета Глинка — доктор Лиза. Глинка вывозит тяжелобольных детей из зоны боевых действий и определяет их в московские больницы. Так Оксана попала в клинку Рошаля, где врачи справились с тяжелым ранением. Те, кому нужна реабилитация, или те, кому некуда возвращаться или нужно переждать боевые действия, остаются в «Доме милосердия» на Новой Басманной улице. Сейчас в доме живет около 12 семей.

Вита выходит из комнаты, поднимается на второй этаж и входит в кухню — крашенные белой краской стены, в окна лезут зеленые ветки, посередине стоит большой деревянный стол. В такой кухне обычно собирается большая семья. Женщины говорят, что вечерами они обычно приходят сюда и подолгу говорят. Сейчас они пекут хлеб — привычка осталась из дома. Когда начались перебои с продовольствием, муку достать было проще, вот и пекли свой хлеб.

Рядом с Витой стоит Лариса из Горловки — мама девятнадцатилетней Юли. 27 июня 2014 года, в воскресенье, Юля попала под обстрел в городе Горловка — тогда обстреляли центр города. Впоследствии стороны конфликта обвиняли друг друга в расстреле жилых кварталов, а фотографии жертв использовались в пропагандистской войне. Старший исследователь «Хьюман райтс вотч» Оле Солванг заявлял, что ответственность за четыре атаки по жилым кварталам Донецка и близлежащим окрестностям в начале июля 2014 года, которые исследовала их группа, лежит на украинских военных.

«Начали сыпаться снаряды — я услышала громкий взрыв, мы обернулись, но не понимали, что происходит. Тут падает следующий, и следующий, и следующий — только цокают осколки по земле — „цок-цок-цок“ и горячая волна бьет по ногам, подталкивает, тянет куда-то. Мы бежим, нам навстречу бежит молодая девушка с маленьким ребенком на руках… Тут меня ослепила яркая вспышка, раздался взрыв — меня подкинуло вверх и бросило на землю.

Помню, как я лежу на траве и не могу поверить, что это происходит сейчас со мной, что это вообще может происходить. От жара слиплась тушь на ресницах, и я сразу не смогла открыть глаза. Потом присела, оперлась на руку, смотрю по сторонам: ветки, листья падают, время будто замедлилось. Сумасшедший гул и одновременно какая-то звенящая тишина, мир как будто вымер вокруг, просто ничего не происходило в эти секунды».

После обстрела Юля сумела добраться до больницы, где ее наскоро перебинтовали и прооперировали в подвале: оборудовали операционную на старом диване, завесив трубы одеялами. Девочка получила ожоги правой стороны, тяжелое ранение левой ноги, взрывной волной разорвало барабанные перепонки.

На следующий день Юлю вывезли в Донецк, там она провела 11 дней в реанимации. Там Лариса, Юлина мама, узнала, что лечиться дальше можно только платно, заплатить нужно будет за пересадку кожи. Банки были закрыты, а наличных у семьи не хватало — всё потратили на лекарства, которых не было в больнице: противоожоговую мазь «покупали ведрами».

Вскоре после этого с Ларисой связалась Елизавета Глинка. 7 августа, 10 дней спустя, Лариса стояла на вокзале в Донецке и держала в руках пакет с лекарствами: они с Юлей уезжали лечиться в Москву, в клинику Рошаля — благодаря Глинке клиника согласилась принять Юлю бесплатно. Глинка на одном из заседаний обратилась к президенту и попросила его открыть доступ для таких детей к лечению в Москве. Ее просьбу услышали, вышло специальное постановление, теперь Юля и остальные лечатся в Москве бесплатно.

Когда девочку привезли в клинику, оказалось, что без вмешательства медиков раненую ногу, возможно, пришлось бы ампутировать. За почти два года в Москве она успела закончить школу и сейчас сдает ЕГЭ.

Мы с Юлей — в гостиной Дома милосердия. После двух лет лечения сложно заметить следы ранения: только синее пятно около носа (оставшийся осколок) и белая кожа справа на лице — веснушки после ожога не вернулись.

Юлю отличает манера говорить. Она рассказывает всё на одной интонации, голос не меняется и тогда, когда она говорит, что ее друг Дима, бежавший в метре от нее, погиб, что она видела, как кричала раненая девушка с младенцем на руках. «Я просто знаю, что той жизни, как до войны, больше нет: нет этих мест, а люди, если есть, то уже все другие. Даже если эти военные тогда выполняли приказ, то и от приказа можно было уйти. Я читала, как военные заряжали пустые снаряды, и тогда в жилые кварталы прилетали болванки. Те, кто не хотел стрелять, этого не делал. Я думаю, что все понимали, что они стреляют в мирных жителей».

«Не знаю, как описать то, что я чувствую к тем, кто обстрелял мой город. Наверное, это ненависть и есть».

Пока мы говорим с Юлей, женщины, как всегда вечером, собираются на кухне дома. На кухню стекаются все: заходит шестнадцатилетний Витя из Макеевки — его друг принес разрывную пулю, и Витя стал ее разбирать на уроке. Теперь у него нет кисти на левой руке. Рядом на стуле сидит Елена из Донецка — ее сын пришел к другу, который принес домой неразорвавшийся снаряд. У ее тринадцатилетнего Андрея ампутирована рука, а у Сережи нет руки и ноги. У плиты готовит мама семилетней Лизы — лечить лейкоз в Кировске не получилось: не было препаратов для химии, и доктор Лиза перевезла свою тезку в Морозовскую больницу.

В большое окно на кухне лезет свежая после дождя зелень, Вита смотрит в окно и вспоминает: «А в ту весну в Макеевке розы цвели, война войной, а цвели».

— На самом деле, с военной травмой справиться мало что помогает. Конечно, детей необходимо переселить из зоны боевых действий. Но есть те, кто потерял родных, и вот им безумно трудно. Например, в нашем доме живет один мальчик, у которого погиб четырехлетний брат, и ему теперь очень сложно общаться с детьми того же возраста: он с ними дерется или просто отказывается разговаривать.

У нас живут типичные дети войны: рано повзрослевшие дети, им требуется особое внимание, они не любят публичности — у них свой мир, в который они никого не допускают. К этому еще добавляется неопределенность: кто-то не знает, останется ли в Москве, или ему предстоит вернуться домой… Волнение родителей, которые не знают своего будущего, передается детям. Но дети всегда остаются детьми.

— Вы недавно снова вернулись из Донецка, расскажите об этой поездке?

— Это была уже двадцать пятая поездка. Всего с начала войны мы вывезли 446 детей. 32 ребенка мы доставили в Харьков, это были дети-сироты из Дома ребенка, остальные были эвакуированы в Москву и Петербург для прохождения лечения. Все дети, которых мы привозим, приезжают сюда исключительно в сопровождении родителей или опекунов. После лечения они возвращаются обратно, некоторые, их немного, остаются в Москве дольше.

Это те, кому требуется длительная реабилитация или несколько операций. Кто-то ждет протезирования. Дети с родителями находятся под нашей опекой в Доме милосердия. Раненым детям, которые сейчас лежат в больницах Донецка, мы оказываем гуманитарную помощь. Это могут быть и медикаменты, средства по уходу за больными, детское питание…

— Кто вам сегодня помогает?

— Помогает вся Россия. Денежной помощи от государства я не получала и не получаю. Сотрудничаю и подружилась с МЧС. С Минздравом налаживаются отношения. Война приучает к компромиссам, к диалогу, к смирению. Меня приучает. Я была терпеливой всю жизнь, сейчас стала терпеливой вдвойне.

— Наверняка в общем потоке бесчисленных историй есть те, которые запомнились вам больше всего. Расскажите, пожалуйста.

— Пока война не закончилась, я не стану об этом говорить. Помню каждого вывезенного ребенка. Думаю, что, возможно, напишу о них когда-нибудь. И это будет одна большая история войны, прошедшей через детские судьбы. Это страшно, но это должно остаться в памяти.

— Несмотря на непрекращающийся поток больных и раненых детей из зоны военных действий, вы по-прежнему помогаете бездомным. Около фонда всегда можно встретить тех, кто пришел к вам за помощью с улицы. Как вас хватает и на это тоже? Или часть работы передаете помощникам?

— Эта работа осталась, но ее бОльшую часть делает команда «Справедливой помощи», наши волонтеры. На мне по-прежнему лежит сбор средств и всего необходимого — продуктов, медикаментов — для помощи бездомным и безнадежным больным. У нас хорошо организована работа, отлажена система помощи. Это внушает надежду, что «Справедливая помощь» продолжит помогать нуждающимся и тогда, когда меня уже не будет…

— А у Вас есть мечта?

— Да, их у меня много. Многие уже сбылись, надеюсь, что и другие сбудутся. Хочу, чтобы закончилась война.

— А как и почему вы стали помогать тем, кому это нужно?

— Я всю жизнь работаю с бедными. Моя покойная мама всегда подавала копеечки самым грязным нищим и говорила: «Им не поможет никто!». И это в какой-то степени стало моим путем в жизни — помогать тем, кому никто не может или не хочет помочь.

— Как меняется отношение людей к благотворительности? Внес ли кризис коррективы?

— Да, кризис, к сожалению, заметно сократил число жертвователей. Сейчас работать стало гораздо труднее. Средств становится меньше, а больных и бедных — больше… Нередко нам помогают люди, которые сами, по большому счету, нуждаются — бабушки из окрестных домов, которые видят, как работают наши волонтеры; студенты, которые читали о нас в интернете; родственники или друзья наших подопечных.

— Но ведь силы откуда-то нужно брать. Если постоянно просят, то и этого тоже устаешь.

— Конечно, устаю, я ведь тоже человек. Но те, кто просит — тоже люди, и они намного слабее меня. Если отпущу руку — они упадут. Отпуска у меня нет. Изредка отдыхаю на даче. У меня такая работа, что могут позвонить в любое время суток и попросить подключиться к решению какой-то проблемы, я должна оставаться на связи.

— Когда долго видишь чужую боль, то невольно становишься или циничным, или второй вариант, просто сходишь с ума, когда все через себя пропускаешь. Как Вам удается сохранять эмоциональные силы?

— Никогда не знаю, как отвечать на этот вопрос. Я просто работаю.

— Вы входите в Совет при президенте по правам человека. И вообще вы — заметная фигура в медийном пространстве. У вас есть политические амбиции? Если позовут в Думу — пойдете?

— Нет, в Думу я не пойду. Сейчас, к сожалению, такое время, что политические амбиции приписывают всем. И неважно, в политике человек или нет. Даже если у тебя другое мнение, просто отличающееся от мнения окружающих, — ты политик. Поблагодарил или встретился с кем-то известным — значит, точно политик. Молчишь — трижды политик. Потому что и молчать сейчас — политика. Надеюсь, что такое отношение изменится. Я просто работаю.

— Если было возможно что-то изменить в своей жизни, что вы изменили бы?

— Ничего. Ничего не меняла бы в своей жизни. Все, что было, все было для чего-то нужно.»

16.07.16. Книга “Дневники сепаратистов” (часть третья).

«ТАТЬЯНА
Если меня когда-то потом спросят, страшно ли было в эти дни в Луганске, однозначно ответить не смогу. Сначала было очень страшно – от ужаса пекло в груди. Было очень страшно с сестрой и псом Джемом бежать в подвал и слышать, как за спиной рвется снаряд. Было страшно выходить наверх и ожидать, что увидишь свой разрушенный дом. Было страшно подниматься в квартиру, чтобы посмотреть, жива ли лежачая мама и целы ли окна…Были дни, которые стали переломом: в эти дни особенно активно обстреливали центр и наш квартал Алексеева. И, наверное, в это время страх закончился. Страх залез куда-то глубоко-глубоко, даже когда совсем близко рвется снаряд или мина, – он не успевает вылезти. Да и Джем мой уже так не боится. Я думала, быстро привыкают только к хорошему. Оказалось, и к плохому тоже привыкают быстро. Неужели наступит время и тишина будет постоянной? Но после обеда обстрелы усиливаются, а к четырем часам нас начинают «поливать» вражеские «Грады». Наша доблестная украинская армия самоотверженно направляет свои орудия на город, где живут люди второго сорта, которые их не интересуют. Кстати, обстреливали наш квартал братья-поляки из чешских гаубиц. Вот это я понимаю – евроинтеграция в действии!!!

НАТАЛЬЯ
…Полные тихой мольбы «береги себя» глаза мамы, провожающей меня под бомбежкой на последний автобус из города, и фоном – пронзительный женский крик, заламывающий в отчаянии руки водитель, рослый и сильный мужчина, под непрекращающимся ни на минуту обстрелом пытающийся объяснить, что маленький автобус переполнен и он не в состоянии взять больше пассажиров, ведь по проселочным песчаным дорогам мы не проедем… Удивительно, как в состоянии максимального психологического напряжения обнажаются все грани человечности, оттеняя страх, боль и ненависть ощущением сопричастности, общности, искрен ности: изнурительная августовская жара, запах гари, тяжелый пеший переход с вещами по раскаленному песку до блокпоста – и помощь совершенно посторонних людей, единственная на автобус бутылка минеральной воды, поделенная поровну между всеми пассажирами, и тихое мужество молодой матери с двухлетней дочкой на руках, которой она на протяжении всех 6 часов пути рассказывала сказки, пытаясь успокоить, отвлечь ребенка…

ЮЛИЯ
Свечи экономлю. Ничего не зажигаю, пишу на ощупь. Пасмурно, плохо видно, в 20.00 – уже темень. Грады, мины … дом трясся так, что в подъезде пыль стоит, всё ходит ходуном. Посыпались стекла, у кого вчера не успели выпасть. И опять полетели мины. Отвратительный свист. В этот момент каждый раз вся жизнь проносится за миг. И ждешь разрыва … Опять тихо. Говорят, Луганск в кольце. Украинское радио сообщает: бой идет за Острую Могилу. Спасибо тебе, Господи, за новый день, за жизнь, за тишину, за сохраненное жилище. В квартире прохладно и полумрак. Два месяца живу с открытыми окнами, заклеенными крест-накрест. За ночь прилетело в три соседних дома, разрушения страшные: вываленные стены, балконы, пожар – всё валяется кругом. Слава Богу, люди на ночь пошли в подвалы, более комфортные – женские (сухие и чистые), похуже – мужские, а где-то вообще общежитие – люди и животные. Сплю уже неделю в коридоре, одетая, сумки собраны (документы, деньги, вещи, лекарства, сухпай). Ночь была страшная. Не то что спать, стоять-сидеть невозможно – постоянно подбрасывает и «золотой дождь» на полнеба. Светло, как днём.

ВЛАДИМИР
Был день, когда Старый Я погиб. Мы сидели с дедом в саду, разговаривали о чём-то и слушали улицу. И вдруг – самый страшный звук в моей жизни. Будто пробка резво выстреливает из бутылки шампанского, бутылки на твои похороны, а потом свист, перерастающий в визг…Уже вскакиваешь из кресла, хватаешь деда за руку. Стёкла разлетаются. Уши заложило. Бежишь, ищешь маму, бабушку. Вместе бежим в погреб. У каждого своя роль: кто берёт куртки, кто фонари (в доме нет света, а в погреб спускаться без света – можно неплохо упасть). Ещё взрыв. Штукатурка падает. Молишься. Молишься. Молишься. Пытаешься успокоить родителей, а, попутно, и себя. Третий выстрел, чёртов визг. Взрыв. Так близко. Ждёшь 10 минут. Вылез сам, осмотрелся, дом смотрел. Слава Богу, держим окна открытыми 24 часа в сутки, а то бы окон не было уже. Помогаешь родителям выбраться. Выбегаешь на улицу, а там…Дым, соседка еле бежит, всё лицо в крови. Мама побежала за йодом, бинтами. Бежим с соседом дядей Володей в дом, с дырой в крыше в 1,5 на 2 метра, как минимум. Обломки, по саду валяются куски крыши, окна выбиты, всё покорёжено. И запах. Запах гари, гнилых груш, и чего-то ещё. Чего-то отвратного, мерзкого…Забегаем. Тётя Оля, соседка, рыдает. Это дом её сестры. Показывает рукой в сторону комнат. Крыши и потолка нет. То, что осталось, устилает пол. Лезем, туда, смотрим, ищем. Тётю Люду, сестру тёти Оли. Ничего не видно. За дверью собака, живая, но сильно прибитая взрывной волной. Человек, не знающий никого из нас, просто шедший по улице и зашедший помочь, забирает собаку, чтобы позаботиться о ней. Смотрю: лестница, лежащая на полу, вздымается. Начинаем быстро разбирать. Находим ещё одну собаку, пытаемся поднять, а под ней уже лужа крови. «Мы ей уже не поможем», – говорит дядя Володя. Никак не можем найти тётю Люду. Думаем, слава Богу, ушла до взрыва. И тут я вижу руку, кисть, порванную, обугленную, окровавленную. Ногу, кажется, без ступни. И лицо. Тяжело смотреть, не могу смотреть…Весь район собрался, все помощь предлагают. Никто не приезжает – ни скорая, ни милиция. Кто знал, что скорая приедет через полчаса и констатирует факт: «Мертва». Кто знал, что на следующий день мне придётся фотографировать труп женщины, которую мы знали всю жизнь, для судмедэкспертизы. Кто знал, что труп будет лежать там ещё 3 дня, на жаре, пока морг, наконец, не вышлет машину. Кто знал, что это будет только начало?

ТАТЬЯНА
Как описать свои эмоции при виде умирающего парня 22 – 23 лет, которому оторвало ногу, какими словами описать его серое лицо и подернутые дымкой смерти глаза? Я бежала в МЧС сообщить о нем, надеясь на чудо, но через два часа увидела его там же, уже с закрытым курткой лицом. Он пролежал в соседнем дворе больше суток… При нем не было документов. Красивый молодой мальчик! Нашли ли его близкие в морге? Вчера в соседний двор приходила мать погибшего парня. Оказывается, все это время она его искала. Ему 31 год, мама – врач. Похоронили без родных. Дай Бог, чтобы она нашла его могилу. Просила показать место, где он лежал. Я его запомнила и с тех пор никогда не хожу мимо – все время вспоминаю его лицо и глаза, как будто подернутые пеплом…Теперь я всегда беру с собой паспорт. Даже если иду по хлеб, кладу его в файл и прячу в сумку. Туда же – маленькую иконку Божьей Матери. На ноги – обязательно удобную обувь: вдруг придется бежать. Паспорт – для идентификации личности: не хочется лежать неопознанным телом в морге…Я вообще удивляюсь, как я до сих пор не сломалась. Если представить меня визуально – я как Волк из «Ну, погоди», решивший поднять штангу. Я ее держу, а судьба цепляет все новые и новые «блины». Меня шатает из стороны в сторону, позвоночник гнется, но почему-то не сыплется в трусы. Считаем «блины»:
1. Лежащая, ничего не понимающая мама.
2. Сиделка, попавшая под машину.
3. Отсутствие зарплаты и каких-либо денежных поступлений.
4. Отключенные электричество и вода.
5. Отсутствие какой-либо связи.
6. Тетя, от которой сбежала сиделка, и необходимость дважды в день идти к ней на 10-й этаж, мыть и пытаться накормить (и это на фоне обстрелов).
7. Выбитые у подруги в квартире окна, которые нужно заделать.
8. Дубль два – снова выбитые там же окна.
9. Обстрел квартала Алексеева, под который мы с сестрой и Джемом едва не попали, успев прыгнуть в подвал.
10. Смерть тети, которую нужно похоронить по- людски, что практически невозможно.
11. Стекла по всему городу и масса одичавших собак, что усложняет выгул Джема. Все остальное – это мелкие брызги.
И, как ни странно, я эту штангу пока держу. Значит, позвоночник у меня крепче, чем я думала.

ВЕРА
Всю ночь гремела канонада. Взрывалось гдето не очень далеко. В черном небе вспыхивали и медленно догорали сигнальные ракеты. Едкий дым пожаров покрыл весь город… Ночь была шумной, но сладкий сон затянул в подушку – так и не стали спускаться в подвал. Утром небольшое затишье. Забежала к соседским зверюгам с мисками каши. Они, скучающие по уехавшим хозяевам, не хотят меня отпускать. Уходя, перекрестила четвероногих: «Оставайтесь с Богом!». Воскресный день. До храма доходим в тишине. Маленькая чистенькая церквушка словно непробиваемый купол – заходишь за ограду и становится спокойно. Совсем еще молоденький священник отец Николай служит искренне и с любовью, кажется, что его совсем не страшат трудности, а он даже рад испытаниям. К середине службы начинается обстрел. К концу – снова затишье. По дороге домой замечаю, как быстро и аккуратно на главных улицах латают дыры от разорвавшихся снарядов. День жаркий и тягостно-депрессивный. В полу расплавленном состоянии доплелись до дома. Уничтожающая жара…Вернувшись домой, обнаружили в панике мечущихся соседей: пока мы были в храме, наш район активно обстреливали. Один снаряд угодил во двор соседей с теперь уже нашими животными. Терзаясь страшными картинами, долго не решалась пойти к разбомбленному дому. Даже были мысли, чем и как придется добивать умирающую в муках собаку, будка которой находится по середине двора, а она на цепи. Пока меня кошмарили дурные мысли, мужчины общими усилиями открыли заклинившую калитку, перекрыли газ. Сложно было определить эпицентр взрыва, который явно был во дворе в двух-трех метрах от будки. Весь двор сметен, срезаны деревья, вспахан асфальт, осколками посечена крыша, выбиты окна, металлическая входная дверь как решето, но дом к счастью цел. В воздухе удушающая примесь газа – на углу дома стояли баллоны с газом, чудо, что они не взорвались! Нашей радости и удивлению не было предела! Мне на встречу по осколкам пробирался перепуганный кот, а с цепи обеспокоенным, но вполне здоровым лаем встречала собака. Как им удалось выжить? Вот уж действительно, остались с Богом!А еще один оставленный пес Семен от тоски за хозяевами ничего не ест. Хожу вокруг него, упрашиваю не кончать жизнь самоубийством…Продолжение следует»