Среди жлобов опять зашла речь о «совковых коврах на стенах».

 

Жлобы сыплют какими-то махровыми версиями — советскому человеку, мол, запрещалось вешать картины на стены, вот и… Намекают на азиатчину и тюрок…

 

Их версии настолько безумны, словно всё своё детство они провели в Парагвае.

 

Им справедливо набрасывают дерьмеца в панамки — про холодные стены в наших Сан-Тропе, про щели и звукоизоляцию. Иные поминают дореволюционные гобелены и офицерское оружие, развешанное на таких же вот коврах, кто-то тычет в Кустодиева.

 

Но жлобы не унимаются — даром что вся эта антисоветская шобла сама прожила всю жизнь посреди тюля, линолеума и ворса, как та Дуня, что за Рыжего вышла.

 

Я же хотел о другом сказать.

 

Я помню, как маленьким, в полумраке, засыпая под бочком у кого-нибудь из бодрствовавших взрослых, я бродил по этим чудо-лабиринтам, по узорам и дорожкам огромного ковра в гостиной.

 

Вопреки правилам, он был разложен в двух измерениях: он тёк с потолка, мягко обволакивал диванные пуфики, струился по их жёстким стенкам и вдруг резко, под 90 градусов меняя направление, начинал стелиться по дивану.

 

Это поражало, это рождало новые игры, в которых машинка могла ехать вперёд и вдруг вверх! В этом было что-то космическое, что не вписывалось в привычную логику.

 

Ещё больше тайн хранилось в узорах. Я угадывал в них диковинных зверей, там бродили феи и бескрылые драконы, извивались райские реки с фантастическими цветами по берегам.

В сумерках с ковра таращились чудища — их узор множился, и казалось, что они надвигаются на тебя стройными шеренгами, в которые приходилось стрелять, или волнами моря. А по утрам с тех же мест мне подмигивал приблизительный заяц с выставленным указательным пальцем, словно порицая за детские мои страхи.

 

В моей же комнате над кроватью всё детство провисел ковёр с Тремя Богатырями. Мне мягко был тянуть к ним руки в непроизвольных утренних потягиваниях, когда летом ещё можно полчасика доспать — а по ночам, когда был страшно, они охраняли меня, сражаясь в непрерывных битвах с подступавшей нечистью.

 

…Ближе к концу спора антисоветчики переспорили сами себя. Они так рьяно утверждали, что их-то ковры ничегошеньки не грели в родимой панельке, что стало ясно: в их домах они висели ради чистой эстетики. Советской эстетики, конечно.

 

 

Денис Тукмаков