Протоиерей Андрей Ткачев о поэзии
Поэзия — это высшая форма существования языка. А любовь к поэзии в некоторые времена может приравниваться к вопросу подлинного выживания. «Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли, и дням грядущим я дарю их как опыт борьбы с удушьем», — писал Бродский.
Есть другой человек, говоривший об этом — Владислав Фелицианович Ходасевич. Это поэт, стоявший в стороне от многих литературных направлений. Конечно, впитывавший в себя интуиции эпохи, зависящий от Пушкина и Блока. Он говорил, что есть Блок и Пушкин, а остальное — это уж так.
Но он имел и свой — совершенно неподдельный — голос. Мое знакомство с ним произошло через несколько стихов, говоривших о внутреннем мире. Для меня это очень важно. Не знаю, как для вас. Я предлагаю вам познакомиться с этим поэтом на досуге. Например, такие вещи, характеризующие его, как краткое стихотворение «Пробочка над крепким йодом…»
«Как ты скоро перетлела!
Так вот и душа незримо
Жжет и разъедает тело».
Поэзия Ходасевича второго периода творчества, уже в эмиграции, где он писал сборник стихов «Тяжелая лира», это поэзия о превалировании души над телом. То есть Психея живет внутри человека — и она нежная, сильная и вечная. Она ранимая, и хочет сбросить с себя тяжелые оковы и уйти из этого мира, в котором все опостылело человеку. Ходасевич ни с кем не ругается, в партии не вступает. Ему тошно все: и красные, и белые, и зеленые, и желтые, и пацифисты, и милитаристы. Он стоит в стороне от исторических процессов, с неким скепсисом, иногда с желчью, иногда с грустью, раздраженностью, но всегда интимно и о душе, и о своей жизни. Я полюбил его после этого стихотворения:
«Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь —
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи…
Сам потерял — теперь ищи…
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи».
Понимаете, это ведь мы. Вот возишься, потерял что-то, например, ты не можешь найти ключи от дома. А душа в это время думает о другом. Нужно преодолеть эту жизнь. Человек — это то, что нужно преодолеть, сказал один из европейских философов. Выйти из этого мира, выйти другим. Освободиться от его оков. А в это время возишься с ключом, который не пролезает в замочную скважину.
«Сам потерял — теперь ищи…
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи».
А что мы себе бормочем, когда мы одеваемся, обуваемся, чистим зубы, потом смотрим в зеркало? Что мы себе бормочем? Ведь бормочем же что-то. Для того, чтобы опознать свое бормотание, нужна поэзия. Или, например, в эту эпоху пошлого селфи — вот я покушала, вот я на фоне пирамид, вот пирамиды на фоне меня — какой хлесткой, желчной сатирой является следующее стихотворение:
«Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?»
Я, я, мне, у меня, мое, я, опять я, еще сто сорок раз тысяч я. Что я? Где я? Разве мама любила такого, желто-серого, полуседого? Если глядя в зеркало эти слова произнести себе, может быть, утро задастся. Может быть, день будет лучше, чем вчерашний.
Поэзия — высшая форма существования языка, форма выживания души в сумасшедшем мире, форма правильного внутреннего диалога, форма некоего разбирательства с собой. Один из таких поэтов, который помогает разобраться с кошмаром в середине человека и, по крайней мере, отрезвляет его и ставит на дорогу самопознания, это Ходасевич.
Нет Комментариев