Музей «блистательной надежды русской поэзии», поэта Николая Рубцова, искренне любившего русскую столицу и воспевавшего ее, созданный стараниями двух бескорыстных почитательниц его творчества, четвертый год скрыт от глаз посетителей
Бессмертное величие Кремля
Невыразимо смертными словами!
В твоей судьбе, — о, Русская земля! —
В твоей глуши с лесами и холмами,
Где смутной грустью веет старина,
Где было все: смиренье и гордыня —
Навек слышна, навек озарена,
Утверждена московская твердыня!
Всегда оставался русским
Поэт Николай Рубцов жил и творил в эпоху, когда страной правил самодур, пообещавший показать «последнего попа по телевизору». И слыша и видя подобное, он, не таясь, крестился на каждый храм. Рубцов не стеснялся произносить слово русский, в то время когда даже в школьных букварях, где все четырнадцать братьев и сестер пестрели национальными костюмами, пятнадцатый, родившийся среди стройных белоснежных берез и почерневших остовов заброшенных храмов, уныло плелся в мешковатом брючном костюме…
С моста идет дорога в гору.
А на горе, какая грусть!
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.
Былая Русь! Не в те ли годы
Наш день, как будто у груди,
Был вскормлен образом свободы,
Всегда мелькавшей впереди!
Какая жизнь отликовала,
Отгоревала, отошла!
И все ж я слышу с перевала,
Как веет здесь, чем Русь жила.
Он чувствовал родную землю, и до последнего, как мог, не смирялся с тем мороком, что пленил святую землю, подчинил смыслы, завладел мыслями людей, что сказывалось на делах рук их. От того-то в разгар борьбы с Верой и Традицией заполонили нашу землю уродливые, безобразные, бездушные серые здания и города, что и по сей день гнилыми зубами торчат среди красивейших пейзажей, архитектурных ансамблей, уродуя путами-проводами белокаменную русскую молитву на Нерли.
Посему и после кончины имя Рубцова объединяло тех, для кого русскость не была только штампом в паспорте, тем более, что со временем и штамп этот ставить перестали. Одним из таких людей стала детский врач Майя Андреевна Полетова, которая, конечно же, не случайно оказалась в 1980 году на торжествах в честь победы на Куликовом поле. Где и услышала рубцовское:
Россия, Русь — куда я ни взгляну…
За все твои страдания и битвы —
Люблю твою, Россия, старину,
Твои огни, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя…
Россия, Русь! Храни себя, храни!
И после уже не смогла забыть, пошла с этим в мир: писала и издавала книги, посвященные жизни и творчеству поэта, организовывала рубцовские чтения. И искала в столице уголок, который можно было бы посвятить Николаю Рубцову. Но как и при жизни «блистательная надежда русской поэзии», как назвал его Федор Абрамов, был бесприютным в Москве во время учебы в Литературном институте, отдав столице одни из самых плодотворных лет своей жизни, не найдя здесь собственного угла, так и после его смерти — в огромном, раскинувшемся далеко за пределами семи холмов городе не находилась ему места.
В этих поисках и просто по ходу течения богатой на события и знакомства, открытия и находки жизни судьба свела Майю Андреевну с филологом, педагогом Ольгой Ивановной Анашкиной, которая благодаря ей и ее книгами также полюбила слово и слог Рубцова, его неповторимые образы и мысли, и стала ее верным соратником.
«Майя Андреевна так любила Рубцова, что читала его стихи не только в библиотеках во время творческих встреч или в школах во время занятий с учениками, но даже в общественном транспорте, — рассказывала обозревателю телеканала Царьград Ольга Анашкина. — Зайдет, например, в маршрутку и громко нараспев произносит: «Привет, Россия — Родина моя!». А после смотрит на реакцию. Если видит, что глаза у людей добрые, они готовы воспринимать, то продолжает:
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое…
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле — по сёлам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
Привет, Россия — родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..»
Создали из любви
Только в 2003 году замысел двух бескорыстно преданных гению женщин обрел реальные очертания — Центральная библиотека Юго-западного округа согласилась организовать у себя рубцовский музей. Нашлись и деньги на это, небольшие, но их хватило, чтобы сотворить свое особое пространство — над этим трудился ныне почивший Владимир Алексеевич Арбачевский, художник, работавший над экспозициями музеев Лермонтова в Тарханах и Блока в Тараканово.
«Мне обычно перед началом работы всегда давали некий план — концепцию, но тут никакого плана не было, организаторы полностью доверились мне», — вспоминал Арбачевский.
И он не ошибся — хотя бы потому, что сам был поэтом, потому и понял поэтическую душу Рубцова. Музейное пространство получилось простым и лаконичным, и вместе с тем теплым и душевным, много дерева и бумаги, старых фотографий и раритетов, навсегда запечатлевших тепло прикосновения стихотворца.
Экспонаты собирались по крупицам и Промыслом Божиим, иначе и не скажешь. Подобное просто тянулось к подобному, бескорыстная любовь Майи Андреевны Полетовой вознаграждалась тем, что раритеты, с которыми был связан поэт, буквально сами находили ее. Например, рукопись Николая Рубцова была подарена музею искусствоведом Анатолием Ивановичем Чечетиным. А у того она оказалась следующим образом: Николай Рубцов как-то забежал к нему на работу с просьбой напечатать рукопись «Звезды полей»:
«Конечно, Коля, я попрошу машинистку, Зиночка так любит твои стихи и с удовольствием сделает», — отвечал Чечетин.
Были напечатаны три экземпляра, после чего поэт бросил рукопись в корзину для мусора, но его друг попросил: «Коля, если можно, оставь ее мне». Рубцов, естественно, не отказал. И, вот, спустя десятилетия Чечетин преподнес этот подлинник, написанный рукой мастера, в дар музею, подписав: «Лично Майе Андреевне Полетовой за безмерную любовь к поэзии Коли, на вечное хранение».
И все в этом музее было так — с любовью, прочувствовано. Увидеть и прочувствовать уже по-своему мог каждый желающий. И их — этих желающих, поклонников Рубцова — было много. Они тянулись к этому месту буквально со всех уголков земли — и то далеко не фигуральное выражение: дорогу в музей находили даже поклонники Рубцова из Японии и Вьетнама. В принадлежащих к далеким экзотическими цивилизациями душах прописывались строки русской поэзии, находили путь к сердцу, и эти люди переводили стихи Рубцова на свои языки, и издавали у себя дома его сборники.
Всего десять лет существования музея, а одних только «Рубцовских чтений» было проведено около сотни, они традиционно собирали всех, кому дорого русское слово, кто понимает его, живет им. Литератор Юрий Лощиц, драматические актеры Александр Михайлов и Александр Коршунов, балалаечник Михаил Рожков, оперный певец Александр Ведерников, дирижер и скрипач Максим Федотов — они приходили «на огонек» в музей Рубцова, зная, что там будет тепло, душевно и по родному.
Обобрали и не пообещали вернуть
Но в один момент этот путь попросту обрубили. В 2013 году Российская академия наук решила забрать помещение, которое у него арендовала Центральная библиотека Юго-западного округа себе. Хранительницы рубцовского наследия не стали сидеть сложа руки, а начали переговоры с другом поэта, на тот момент директором Института мировой литературы РАН Феликсом Кузнецовым — в здании бывшей библиотеки планировалось разместить фонды института, но в том же году на самом высоком государственности уровне была принято решение о реформировании академии, в частности, она потеряла возможность контролировать собственное имущество, включая недвижимость…
В итоге пострадал музей Рубцова, который просто в одночасье был демонтирован и вывезен, как впоследствии отпишут Майе Андреевне Полетовой из столичного Департамента культуры, «на временное хранение в детскую библиотеку Т99 им А. Л. Барто». Но, как зачастую это бывает в нашей жизни, нет ничего более постоянного, чем временное. И вот уже четыре года создательницы рубцовского музея не имеют доступа к родному пространству. Возможно, они могли бы горько улыбнуться, но оставить все как есть, если бы экспозиция, пусть путем рейдерского захвата, но продолжала бы рассказывать людям от творчестве великого русского литератора второй половины прошлого века. Но нет, вот уже четыре года ее просто никто не видит! А из властных инстанций следуют одна отписка за другой, причем в таком тоне, будто бы составителям этих ответов самим обидно, что получилось именно так. Но получилось же! И никак иначе. И в столице поэту и по сей день негде главы преклонить!
Письмо в защиту музея на имя столичного градоначальника уже писал цвет русской интеллигенции, под ним стоят подписи Ганичева и Лощица, Крупина и Проханова, Куняева и Личутина, и многих других. Рубцовские чтения проходили даже в стенах Госдумы, где о ситуации с музеем рассказывалось народным избранникам и сенаторам, лидерам политических фракций, но парадоксальным образом ничего не изменилось.
Удивительная у нас страна — шубой барского плеча раздаются гражданства зарубежным лицедеям и вышедшим в тираж забугорным спортсменам, а память певца русской души остается в забвении. Как понять это? Разве Депардье и Сигал, Монсон и Джонс могут так чувствовать, и у них получится ТАК передать суть и величие Руси?
Мрачнее тучи грозный Иоанн
Под ледяными взглядами боярства
Здесь исцелял невзгоды государства,
Скрывая боль своих душевных ран.
И смутно мне далёкий слышен звон:
То скорбный он, то гневный и державный!
Бежал отсюда сам Наполеон,
Покрылся снегом путь его безславный…
Да! Он земной! От пушек и ножа
Здесь кровь лилась… Он грозной был твердыней!
Пред ним склонялись мысли и душа,
Как перед славной воинской святыней.
Но как — взгляните — чуден этот вид!
Остановитесь тихо в день воскресный —
Ну, не мираж ли сказочно-небесный —
Возник пред вами, реет и горит?
И я молюсь — о, Русская земля! —
Не на твои забытые иконы,
Молюсь на лик священного Кремля
И на его таинственные звоны…
Величие московской цитадели и по сей день с нами. Она радует глаз туристов, регулярно подновляется, возвращаются из мрака безбожного забвения памятники Великой империи и предстают пред людьми в своем практически первозданном великолепии… Но кто из ныне живущих сможет подобным описать Кремль — высочайший символ русской державности, как сделал это Николай Рубцов? Кто сейчас готов молиться на эти стены, видевшие многое и многих? И кто искренне, не по заказу и конъюнктуры ради, скажет — споет о них так?
Умеет ли державный Третий Рим благодарить своих певцов за красоту и тонкость их души? Хотя бы малым, созданным усилиями обычных людей, никогда не вещавших с высоких трибун, не выступавших в прайм-таймах, не получавших высоких государственных наград? В конце концов, есть ли в этом величии место для укромной, маленькой, но так необходимой справедливости? Без которой ни одно величие — никакое не величие, а банальная, пусть пышная, но декорация. Мы знаем, что у нас не так, так почему же рассказ об одном из лучших сыновей русского народа, созданный из дерева и бумаги, пожелтевших фотографий и старых вещей, созданный с величайшей любовью и трепетностью, скрыт от нынешнего поколения где-то в далеких и пыльных подвалах?
Нет Комментариев