ОТ НОВОЙ К ЦИФРОВОЙ ЭКОНОМИКЕ: ЕСТЬ ЛИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЧТО-ТО НОВОЕ В ЭТОМ КАЛЕЙДОСКОПЕ МОДНЫХ ТЕРМИНОВ?

От Новой к Цифровой экономике: есть ли действительно что-то новое в этом калейдоскопе модных терминов?

Медиакратия выстрелила в тушку общественного сознания новомодным термином, который призван сыграть роль очередного спасителя великой российской цивилизации – цифровая экономика.

Термин смотрится довольно новым, незатертым и понятным для широкого обывателя по сравнению с трудноперевариваемыми англицизмами типа «биг дэйтэ» — большие данные, диджитализация, кастомизация, которые ничуть не предпочтительнее собственно терминов в русском переводе типа дополненная реальность, интернет вещей, роевой интеллект, облачные вычисления, машинное обучение, 3D-печать, и пр.

Весь этот рой «информационщины», невесть откуда свалившийся на головы российского народа и интеллигенции, должен сформировать образ счастливого будущего, к которому ведет его мудрая власть.

Нелишне отметить, что «цифровая экономика» куда как привлекательнее уже набившего оскомину ритуального заклинания наших либералов о качестве институтов, то бишь честных судах и каких-то институциональных барьеров для бизнеса. Причем барьеры эти надо разрушать, чтобы построить светлое будущее, что не укладывается в логику обывателя: ведь уже все разрушили, заводы стоят, образование, медицина, прочая соцсфера загибается. Зачем же еще что-то разрушать, чтобы наступило светлое будущее? Давайте уж наконец-то что-то построим, пусть хоть «цифровую экономику»! Вряд ли кто-то оспорит, что с точки зрения объединительной идеи к выборам, цифровая экономика куда как продуктивнее для консолидации народа, чем все эти институциональные химеры!

Но, с другой стороны, информатизация экономики идет уже давно, ее процесс давно уже был обрамлен такими терминами как «новая экономика». В Государственном университете управления еще в 1998 году был создан «Институт новой экономики», сначала под управлением академика Львова Д.С., а затем его ученика Глазьева С.Ю. В академической среде «новая экономика» была известна и ранее. Так что 20 с лишним лет по России бродит призрак «чего-то нового», на Западе и того больше. Так  чем же цифровизация отличается от «простой» новой экономики?

Для этого вспомним, что бурный интерес к проблемам новой экономики, возникший на рубеже веков, был связан с успехами развития инфо-коммуникационных и компьютерных технологий. Старт полномасштабного внедрения этих технологий в народное хозяйство развитых стран был дан в конце 70-х – начале 80-х годов двадцатого столетия и спустя 20 лет в полной мере проявились революционные последствия их применения. Появление и развитие в целях гражданского применения сети интернет позволило значительно усилить действие эффекта масштаба благодаря новым технологиям быстрой мобилизации ресурсов огромного числа клиентов. Интернет-бизнес во всех его проявлениях, но, в основном, в сфере интернет-торговли, открыл невиданные источники предпринимательских возможностей. Высочайшие показатели экономического роста и  прибыльности таких компаний как Amazon стали гимном новой эпохе, эпохе «новой экономики» как она понималась в 2000-е годы.

Использование информационно-компьютерных технологий для автоматизации управленческих процедур на уровне офисов предприятий также рассматривалось многими восторженными адвокатами новой экономики торжеством новых преобразующих модернизаций старого мира. Появление многих компаний и целого рынка компьютерных информационных систем управления предприятием стало модной тенденцией и свидетельством причастности к «продвинутому» менеджменту. Однако фактическая польза от внедрения компъютеризированных рабочих мест офисного персонала, приведя к лавинообразному росту отчетности и самого «офисного планктона», не привело к отчетливому увеличению реальной производительности труда на предприятиях. Здесь мы не будем повторять аргументы и расчеты Л.Григорьева, М.Хазина и иже с ними, включая западных сомневающихся аналитиков.

Практика показывала, что огромные затраты на установку  и поддержание компьютерных систем управления не оправдывались ростом эффективности бизнеса, но приводили к избыточной бюрократизации управления. Многие лидеры бизнеса из числа гениальных самоучек лишний раз убедились, что машина не может заменить человека в такой деликатной области как высшее управление предприятием.

Так что наиболее продуктивной областью новой экономики в 1990-е – 2000-е годы оставалась именно сфера интернет-технологий, оторванная от реального сектора экономики, от промышленности, создающей материальные блага. Поэтому, в многочисленных определениях новой экономики доминировали идеи обособленности этой сферы от «старой» традиционной экономики, связанной со скучным процессом материального производства. Новая экономика же представлялась как нечто возвышенное и парящее над нудной материей, нечто такое, что обладает волшебными свойствами исключительной производительности и эффективности, недоступной для «старой» экономики. Приведем несколько примеров подобных «одухотворенных» подходов к определению новой экономики из совсем недавнего прошлого, не перегружая читателя глубиной размышлений.

На пике   популярности образа новой экономики Президент США в своем «Экономическом докладе» за 2001 год прямо связал её исключительно с цифровой сферой и интернетом: «Радикальная трансформация американской экономики за последние восемь лет дала основание многим наблюдателям считать, что мы являемся свидетелями создания новой экономики, состоящей из фирм и отраслей, наиболее тесно связанных с революцией в цифровой технологии и развитием Интернета».

«Народное» определение в Википедии подчеркивает нематериальный или, точнее, неосязаемый характер новой экономики: «экономическая инфраструктура, характеризующаяся преобладанием неосязаемых активов (услуг и технологий), и снижением роли осязаемых активов. То есть, это экономика знаний, новых информационных технологий, новых бизнес процессов, обеспечивающих лидерство и конкурентоспособность».

Постепенно, новой экономике стали приписывать более элегантные атрибуты, подчеркивающие её креативный, визионерский и интеллектуальный характер. Так, профессор Авдокушин писал: ««Новая экономика» — это … «экономика знаний», экономика интеллектуальных услуг. … Экономика знаний — это экономика, где интеллектуальная составляющая перевешивает традиционные материальные факторы».

Наконец, стали появляться многоуровневые систематизированные определения, предлагающие трактовать новую экономику не только «в узком и широком смысле», но и выдвигающие не менее четырех подходов к пониманию этого феномена и целый ряд критериев, один из которых, на полном серьезе и без кавычек – «Дематериализация создаваемого продукта. В «новой экономике»… происходит снижение доли и значимости материальной составляющей продукта и рост ценности вложенного в него интеллекта».  Показательное стремление автора освободить новую экономику от материи как душу от тела, воспарить над материей, да так что додуматься по сути до парадокса – «нематериальный продукт» все равно что «нематериальная материя».

Прекрасный пример для такого восторженного прожектерства давала компания Apple, один из символов новой экономики, если не главный символ, с учетом того, что компания прочно занимала первое место по объему капитализации, и её превосходство над General Motors и Exxon рассматривали как триумфальную победу над «старой» экономикой. Ну а визионерская метафизическая фигура Стива Джобса являла собой едва ли не образ мессии новой экономики. Трагическая преждевременная смерть гениального менеджера лишь добавила новые идеи для аллюзий на тему великой христианской истории. Вынос производственного процесса, этой «нечистой» «старой» экономики за пределы США и сосредоточение американского подразделения лишь на «креативных» функциях, причем сам процесс НИОКР уже не являлся ядром креативности, представлял образец существа новой экономики и пример для многочисленных последователей. Особенно убедительно звучали примеры с разложением продажной цены айфонов, где на промышленную сборку и сырье приходилось едва ли более 1-го процента, а 99% представляли затраты на «креативность». Тем самым, как бы подтверждался тезис о «дематериализации» продукта в условиях новой экономики.

Итак, если освободиться от восторженных упований на новую экономику на уровне публицистического экстаза, далекого от трезвого научного понимания, то в сухом остатке понимания этого феномена в 90-2000-е годы остаются следующие ключевые пункты:

•             Новая экономика как сфера деятельности имеет свою предметную область в виде сферы интернет-услуг, точнее, использования возможностей сети интернет, являющейся результатом зрелого состояния информационно-компьютерных технологий, для реализации коммерческих проектов;

•             По мере распространения интернета и в результате подключения огромных масс людей к сети  реализация коммерческих проектов стала приносить высочайшую доходность за счет проявления огромного потенциала эффекта масштаба (Некоторые теоретики стали делать выводы о прекращении действия фундаментального классического закона убывающей эффективности в новой экономике);

•             впечатляющие успехи в отдельных сферах интернет-бизнеса, достигнутые за счет уникального проявления эффекта масштаба, стали безосновательно приписывать некоему невиданному креативному потенциалу, которым обладает новая экономика как некая новая эра в развитии человечества;

•             постепенное расширение онтологии новой экономики произошло в направлении всех т.н. «инновационных» высокотехнологичных секторов экономики, при этом остался непонятен сам количественный критерий разделения отраслей на новую и «старую» экономику;

•             новая экономика противопоставлялась «старой» экономике, связанной с переработкой материальных продуктов как основной сферой деятельности, т.е. промышленность, индустрия рассматривались как некий устаревающий сектор, чуть ли не балласт для прогрессивных «креативных», «интеллектуальных» и прочих отраслях «экономики знаний»;

•             прогресс общества и дальнейшее триумфальное шествие новой экономики связывалось с развитием постиндустриализма, понимаемого как неуклонное замещение «старой» экономики на новую,  или сферы материального производства на сферу нематериального производства, обладающую отмеченными атрибутами креативности и инновационности.

Напомним, что угасание восторженного ажиотажа в научном дискурсе к тематике новой экономики приходится на начало 2010-х годов, причиной чему явно послужила затяжная депрессия после кризиса 2008-09 гг. Но одновременно, именно с 2010 года начинается явственный процесс реиндустриализации экономик США и стран Западной Европы.  И постепенно, но достаточно быстро проиндустриальная риторика начинает вытеснять постиндустриальную мифологию. И к этому есть все основания, поскольку постиндустриальный образ новой экономики не смог предъявить никаких серьезных модернизационных свидетельств, кроме интернет-бизнеса. Нынешняя волна реиндустриализации, сопровождающаяся реальным внедрением информационно-компьютерных технологий в производственный процесс, обещает, наконец-то привести к долгожданному скачку производительности труда и  модернизации всех сторон общественной жизни.

Поэтому основная суть новой промышленной революции или цифровизации состоит в том, что она  должна привести к тотальному внедрению электронных устройств не только в процессы финансового управления компаниями, что произошло в ходе предшествующего этапа, но и непосредственно в производство и сопряженные с ним процессы дизайна, разработки, дистрибуции, послепродажного обслуживания произведенной продукции. В результате электроника получила возможности самоорганизации и выполнения тех контрольно-управляющих функций, которые ранее выполнялись исключительно человеком. Т.е., техника, преимущественно за счет своей «неосязаемой» компоненты – электронных импульсов, программного обеспечения, баз данных, и пр. – впервые в истории человечества получила возможность высвобождать человека от выполнения рутинных управленческих операций по всему   производственному циклу. Техника стала управлять техникой – вот что такое неоиндустриализация или настоящее технотронное общество, предсказанное футурологами и концептуалистами.

Автор понятия «технотронное общество» (1970 год) недавно почивший З. Бжезинский трактовал его в том смысле, что новейшая  кибернетическая техника, достижения радиоэлектроники, прогресс в средствах коммуникации оказывают определяющее влияние на все стороны социальной жизни. «Технотронность» понималась как тенденция доминирования технологических (машинных) факторов в социальной жизни. Но в то время   еще нельзя было представить, что система машин, соединенных электронными устройствами, станет заменять не только операции человека с машинами в рамках отдельных технологических операций (автоматизированные производственные линии), но и станет самостоятельным субъектом управления всего расширенного производственного цикла (разработка-производство-дистрибуция-послепродажное обслуживание).

Иначе, настоящее технотронное общество или цифровая экономика – это достигаемый в настоящее время уровень развития инфо-коммуникационных технологий, который позволяет радикально преобразовать расширенный производственный процесс за счет освоения функций управления этим процессом системой машин, организованной в электронные сети передачи данных.

Григорий Кочаров, первый заместитель генерального директора компании IBS выражается так: «одним из результатов четвертой промышленной революции должно стать появление устройств, наделенных разумом и правом принимать решения, и мы, люди, должны будем с ними сосуществовать». (http://expert.ru/expert/2017/27/vsya-vlast—robotami/).

Виктор Мараховский безусловно правильно отметил, что цифровая экономика несет с собой признаки нового паразитизма (http://worldcrisis.ru/crisis/2743586). Этот паразитизм уже успел развиться в виде огромной части бесполезно затрачиваемого общественного труда, связанного с подготовкой в электронном и бумажном виде бессмысленных отчетов, баз данных, систем контроля за выполнением производственных процессов, ксерокопированием всего и вся, всего того, чем занят на 99% офисный планктон. Непродуктивность такой деятельности многократно доказана данными о не растущей производительности труда в реальном секторе. Искусственный характер таких рабочих мест финансируется за счет перераспределения доходов от реальной производительной деятельности.  Многие начинания в области «информатизации» у нас уже приводили к тому, что реальные производственные процессы не получали от этого никакого эффекта, но обрастали дополнительной инфо-инфраструктурой, которая требовала дополнительных ресурсов на свое обслуживание.

И здесь для России, славной своими традициями ресурсного «кормления», действительно возникает сложнейшая задача не допустить дальнейшего закрепления добавленной стоимости в рамках инфо-коммуникационного сектора, способного работать только на самого себя, и не приносить рост производительности в реальный сектор.

Иными словами, химера «новой экономики», заключавшаяся в нагромождении ненужной инфо-инфраструктуры, должна быть заменена настоящей цифровой экономикой, в результате которой должно быть построено технотронное общество, в котором эта инфо-инфраструктура действительно приведет к рывку общественной производительности труда. Только тогда можно будет говорить о новом качественном состоянии общества.

Сергей Толкачев [staroga]