Известный православный писатель и публицист Далия Трускиновская о доле русской женщины в Московском царстве.
Как возникают в истории «черные легенды»? Да очень просто — рассматривается только одна сторона медали.
Если сто лет спустя взять подшивку любой более или менее языкастой (по меркам семидесятых годов) газеты и перечитать один за другим материалы первой и второй полосы — то окажется, что при Брежневе мы жили в раю: промышленность пыхтела, вожди вели, народ поддерживал. А если, не обращая внимания на первую и вторую полосы, перечитать третью и четвертую, то выяснится, что близился конец света: все крыши текли, все заводы и фабрики были полны бракоделов, все председатели колхозов тоже что-тонепотребное вытворяли… Говорю это с полным основанием: лично пришла в журналистику в 1974 году и своими руками писала как легенду номер один, так и легенду номер два.
Во времена инквизиции в Испании, самой что ни на есть праведно-католической державе, расцвел великолепнейший и свободолюбивейший театр, творили замечательные писатели и поэты. Судить о Испании по инквизиции — создавать черную легенду. Судить о ней же попрекрасным комедиям Лопе де Вега (сам он считал, что написал их полторы тысячи, и почти все они были поставлены на сцене!) — тоже создавать черную легенду, хоть и радостно-беззаботную.
Если начать раскапывать российскую историю, то и она полна черных легенд. Одну из них уже понемногу расчищают от ленинских цитат и всевозможных благоглупостей. Это — легенда о декабристах. Пора бы взяться и за прочие.
Мне как женщине стала интересна черная легенда о затворничестве женщин в допетровской Руси.
Мало кто (я имею в виду представительниц своего прекрасного пола) примется копаться в первоисточниках. О пресловутом затворничестве мы знаем из учебников истории и романа Алексея Толстого «Петр Первый». Что касается учебников — то им особой веры нет. Их авторы выполняли социальный заказ — как, впрочем, и Толстой.
Те Петр Первый и Иван Грозный, которых преподносит нам этот талантливейший, но чересчур верноподданный писатель, во всю глотку орут: «Люди, как прекрасно, когда вас ведет уверенный в себе, решительный, прозревающий сквозь тьму невежества великолепное будущее вождь!» Иван Грозный у Толстого вообще оказался романтическим любовником (пьеса «Орел и орлица» не попала в школьную программу, а напрасно, со школьных летдетки должны затвердить рецензию на подобные вещи: «Нельзя же так прогибаться!») А Петр…
Черная легенда творилась уверенной рукой. Отсекалось все, что способно повредить положительности персонажа. Взять хотя бы личную жизнь Петра. Ему не было и семнадцати, когда мать женила его на девятнадцатилетней красавице Евдокии Лопухиной.
Версия учебника истории, талантливо подхваченная и разработанная Толстым: ничего общего не могло быть у Петра с кроткой и слезливой затворницей. Они и прожили-то по-супружески лишь пару месяцев — как только вскрылось ото льда Плещеево озеро, Петр и ускакал строить свои корабли, оставив новобрачную тосковать в одиночестве. Правда, сына Алексея она ему каким-то чудом родить успела. Но была забыта, а когда царь вернулся из заграничного путешествия с идеей жениться на немке Анне Монс, то законную и совершенно ненужную жену спровадил в монастырь.
А вот что было на самом деле. Петр, бегая в немецкую слободу к Анне Монс (которая одновременно не порывала отношений с предшественником Петра, Франсом Лефортом, и не возражала против интереса юного царя к ее подруге Елене Фаденрейх и к дочери серебряных дел мастера Беттихера), сохранял нормальные супружеские отношения с Евдокией. После Алексея (28 февраля 1690 года) появился на свет царевич Александр, а за ним — царевич Павел (оба умерли младенцами). Алексей Толстой об этих несчастных детях умолчал. А как же! Тогда бы пришлось упомянуть и то, что Петр не пожелал присутствовать на похоронах Александра…
Все учебники истории дружно упрекают Евдокию — мол, не соответствовала Петру бедная теремная затворница своим нравом и интеллектом! Мол, скучно ему с ней было…
Черная легенда о глупой царице Дуне, к счастью, развенчивается элементарно — при помощи обыкновенного календаря. Полагаю, что Анна Монс разбиралась в геометрии и фортификации примерно так же, как Евдокия Лопухина. Петр искал в женщине вовсе не интересную собеседницу. Но Анна Монс с подругами все же могли дать царю то, чего не давала законная жена.
По строгим правилам православия совершение таинства брака запрещается накануне среды и пятницы в течение всего года, в канун воскресных, двунадесятых и великих праздников, в продолжение всех постов: Великого, Петрова, Успенского и Рождественского, в продолжение Святок, с 25 декабря по 7 января, в течение масленицы и пасхальной седмицы, в день Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, 29 августа, и в день воздвижения КрестаГосподня 14 сентября! Все эти запреты объявлял священник в церкви, чтобы женщины не запутались. Если посчитать — то выходит около двухсот дней. Прибавим те дни, в которые Евдокия не могла разделять ложе «по состоянию здоровья», а также дни плохого самочувствия во время трех беременностей, до и после родов.
Петр же, по воспоминаниям современников, именно в этой области был очень активен. И вспомним, как складывался «год Петра» с конца 1680-х по 1696 год. Лето — военные учения, маневры, походы, возня вокруг потешной крепости Прешбург, когда государь всея Руси не гнушался и лопаты с тачкой, поездки на Плещеево озеро под Переяславлем-Залесским, гдестроилась, была построена и спустила первые суда на воду первая настоящая верфь и где Петр был готов пропадать неделями. С апреля по сентябрь государь был занят делами за пределами Москвы, дорожа каждым днем, потому что осенью, с наступлением распутицы, он был обречен на малоподвижный, с его точки зрения, образ жизни. Не гонять же потешных на приступ Прешбурга по пояс в грязи.
Казалось бы, именно теперь-то и любить жену! Но у нее — сперва Рождественский пост, потом пост на Святки, потом потом вообще самый длинный в году Великий пост, а как он завершится — следует пасхальная седмица. По завершении же пасхальной седмицы уже вовсю идет весна — и Петр уносится обратно на Плещеево озеро…
Даже если бы Евдокия, женщина глубоко религиозная, и решилась нарушить святость поста, то у нее начались бы крупные неприятности — присмотр за молодой царицей был круглосуточный. Все историки сходятся на том, что охлаждение между Петром и Евдокией по-настоящему началось после рождения
Алексея. Царевич Алексей родился 28 февраля 1690 года. Стало быть, с осени до, в лучшем случае, апреля Петр был лишен близости законной жены. А в мае уже вовсю шли учения семеновцев и преображенцев… Последнее же сражение сезона, между потешными и стрелецким полком, под командованием Сухарева состоялось 11 сентября. Затем начались пиры — то в Измайлове, то в Немецкой слободе, а то в Андроньевом монастыре. В ноябре начался рождественский пост. Зимой Петр исхитрялся ездить на верфь, где своими руками строил большую яхту на тридцать человек. Стало быть, до февраля 1691 года с супругой он бывал близок довольно редко. Судя по тому, что царевич Александр родился 3 ноября 1691 года, зачат он был именно в феврале — в те буквально несколько дней между постами, когда любовь была дозволена. Потом — Великий пост, потом Петр на весь апрель уехал вКоломенское, а летом, естественно, большие маневры. Промежуток между Успенским и Рождественским постами был потерян для личной жизни в связи с родами Евдокии. Стало быть, после родов она могла разделить с мужем ложе или сразу после Святок, или, если здоровье не позволило, — после Великого поста.
Такая вот арифметика…
А красавицы из Немецкой слободы православных постов не соблюдали. И присмотреть за Петром там было некому. Ездил с ним его молодой дядюшка, Лев Кириллович, лет на восемь постарше племянника, ездил князь Борис Голицын, но оба злоупотребляли алкоголем до такой степени, что не до государевых метресок им было. А коли что и видели — не докладывать же царице-матери, себе дороже встанет…
Даже самая высокообразованная женщина при таких обстоятельствах была бы не в силах удержать молодого и темпераментного мужа. Вернемся к нашей «популярной энциклопедии» петровской эпохи — к роману
«Петр Первый». Если отвлечься от графини Десмонд, Екатерины «Василефской» и нескольких эпизодически возникающих западных аристократок, Толстой предложил нам три женских образа, и все три — отчаянно рвутся на свободу!
Сквозной персонаж — Санька Волкова, которая, выучившись грамоте, едет в Париж ко двору Людовика XIV — блистать. Второй — сестра Петра, царевна Наталья, чья любовь к театру и драматургии вывела ее из терема прямиком в объятия Гаврилы Бровкина. Третий — царевна Софья. Этот персонаж трактован вполне традиционно — с уважением к интеллекту, но спорицанием за противодействие Петру. Ну и комическое семейство Буйносовых, где тема девичьего затворничества решается совершенно водевильно.
То есть, о борьбе с затворничеством рассказано, и очень мило рассказано. А само оно, затворничество, показано?
С чем бабы боролись-то?
Давайте определимся — что вообще такое «затворничество»? Применительно к каким категориям женщин можно говорить о затворничестве? И кому оно было нужно?
Очевидно, имеется в виду такой образ жизни, при котором лицо, добровольно или принудительно его избравшее, общается с ограниченным количеством близких людей и покидает свое местожительство крайне редко. У многих народов для женщины еще было обязательным прятать лицо. Если и существовал идеал уединенной жизни для женщины, то реализовать его можно было только в тех слоях общества, где мужчина (отец, муж, брат, сын) мог содержать достаточно прислуги, чтобы женщина не имела необходимости в излишних контактах. Смешно говорить о затворничестве крестьянки, небогатой горожанки и, как ни странно, даже монахини. Взять средневековый Китай — жены и наложницы знати выезжают из дому разве что в паломничество, но жены торговцев и ремесленников свободно выходят на улицу, а буддийские монахини ходят по домам, где преподают девочкам основы вероучения, грамоту, даже литературу. Взять средневековый Восток — с одной стороны, строгость гаремных нравов, с другой — необходимость для небогатой женщины без посторонней помощи вести домашнее хозяйство, которая вынуждает к постоянному контакту с мужчинами (продавцы на базаре, скупщики ее рукоделий, наставники сыновей, мулла). Взять Москву XVII века — та же картина. Если посадская стрельчиха вздумает целыми днями сидеть дома, то на стол подать будет нечего, и достанется ей от мужа-стрельца основательно. А монахини были постоянными гостьями в боярских и купеческих домах. Они преспокойно ходили по улицам, собирая пожертвования на храмы, и общались при этом не только с женщинами.
Всякий мужчина предпочтет, чтобы жена не мела хвостом по улицам и закоулочкам, по торжищам да по кумушкам, а сидела дома, занималась хозяйством и воспитанием детей. В этом отношении купец и дьяк отличаются от современного мужчины только тем, что они могли дать женщине такую возможность. Но степень затворничества в каждом конкретном случае семья определяла сама.
Рассуждая о затворничестве мы сравниваем быт женщины XVII века с нашим бытом. За аксиому берется положение: женщина ходит на работу. Уж что она там делает восемь-девять часов ежедневно — другой вопрос. Не ходить на работу еще десять лет назад считалось неприлично. А двадцать лет назад мать могла с гордостью сказать о себе: «Я ни дня на больничном не просидела с больным ребенком!» И это не потому, что ребенок (один) рос идеально здоровым. А потому, что начальство таких бюллетенщиц не любило, и женщины по-всякому изворачивались, чтобы в первую очередь выполнить трудовые обязательства, а потом уж — материнские.
Но пока феминистки не придумали способа заставить мужчин раз в месяц испытывать все неудобства, связанные с менструациями, а также два-три раза в жизни выносить и родить ребенка, придется считаться с тем, что здоровье женщины и ее долг перед детьми с мужским графиком работы как правило несовместимы. Многие женщины скверно себя чувствуют при месячных. Там, где пра-пра-прабабка имела возможность просто лечь и подремать, отложив домашние дела (а хождение в церковь в такие дни просто-напросто запрещалось, как, кстати, и посещение матерью богослужений до того, как ребенок будет окрещен), там пра-пра-правнучка кидает в рот горсть таблеток, красится поярче и бредет на работу в препоганом настроении. А есть еще и такой совершенно официальный термин — «декретные дни». Он употребляется в балете и в цирке. Женщина, у которой эти самые дни, сообщает о них начальству и может не участвовать в представлении или в спектакле. Хотя обычно участвует…
Рассуждая о затворничестве, мы, скорее всего, почему-то ориентируемся на быт женщины даже не турецкого, а персидского гарема — оно было куда строже. Есть от чего прийти в ужас! Но попробуем для начала разобраться — откуда вообще взялось слово «затворничество» применительно к быту женщины в допетровской России?
Лично я начала поиски с «Домостроя». В советские времена всякого ревнивого мужа норовили назвать домостроевцем. Теоретически именно там и следует искать апологию женского затворничество.
Ну так вот — даже слова этого я там не обнаружила. Женщине предписывается, как вести себя дома и в церкви, как принимать гостей и самой вести себя в гостях (!), как стряпать и как связывать лоскутья в узелки. Ни слова о том, что она непременно должна сидеть дома! И очень много слов о том, что она должна работать: вставать раньше всех, задавать слугам и мастерицам дневной «урок», контролировать их, следить за закупками, учить дочерей хозяйству и рукоделию.
Запомним это наставление!
Нет Комментариев