Сегодня годовщина смерти Юкио Мисимы — японского киноактера, художника, драматурга и поэта. Мисима считается крупнейшим японским писателем ХХ века. В его личности мы видим драматическое сочетание западных тенденций и глубинную корневую реакцию японской идентичности, своего рода японского Дазайна. Мисима — личность трагическая, болезненная, в чем-то первертная. Но это не просто его индивидуальная судьба — это портрет всей Японии ХХ века, оказавшейся в начале под сильнейшим западным влиянием, а потом и под прямой оккупацией, но стремящейся любой ценой отстоять свою самобытность, сохраниться и не исчезнуть, указывает философ и политолог Александр Дугин.
Романы Мисимы болезненны. В них мы не видим благого конца или светлых утопий. Он мечется между европейскими литературными и философскими тенденциями — ницшеанством, индивидуализмом, скепсисом, и буддистским японским началом, проявляющимся в культуре, искусстве, в театре, но и кабуки, в традиционной японской этике самурайского служения. Герои Мисимы, продолжает философ, одновременно и совершенны, так как обладают железной волей, невероятным мужеством, способностью достигать цели любой ценой, но и глубоко больны. Они выпали из традиционной культуры, из структуры священного и потерялись в разверзшейся бездне нигилизма, раскрытой европейцами.
Этот драматизм делает книги и пьесы Мисимы великими произведениями, отмечает Дугин. Он предельно честен и откровенен: он описывает могущество тела и тяжелую болезнь духа. С детства, будучи слабым и женственным ребенком, он через изнуряющие непрекращающиеся тренировки творит из своего тела скульптуру, стремящуюся к совершенству. Он практикует традиционные боевые искусства Японии, погружается в их философию. Кроме того, он воспевает самурайскую этику верности и чести, служения и смирения. Но это только распаляет его неукротимый бунтующий дух, полный противоречий и несоответствий.
В конце жизни Мисима все больше тяготеет к политике. После поражения во Второй мировой войне Япония оказалась под американской оккупацией. При этом оккупационные власти, прекрасно понимая, что сила японской культуры коренится в их древней духовной традиции, принялись выкорчевывать именно японский дух. Получив контроль над материей, американцы начали перевоспитывать японскую душу, изгоняя из культуры все то, что питало любовь к своей идентичности, к независимости и величию, напоминает философ.
Мисима увидел именно в этом главную причину своей личной боли и того раскола, которые воплощены в его творчестве. Сама по себе Японская традиция уже трагична, но этот трагизм и эта боль являются глубоко японскими. Они становятся понятными и осмысленными только в японском контексте, обращает внимание Дугин. Здесь есть японское добро и японское зло, в равной мере недоступные европейцам, чья система координат фундаментально различается.
Мисима, как и философы Киотской школы, видит, что дело в самой логике: европейская логика дуальна, в ней либо нечто есть, либо нет. В японском буддистском контексте все иначе: нечто может одновременно и наличествовать, и отсутствовать. Но понять эти дзэн-буддистские парадоксы способен только японец, указывает философ.
И вот эта сама по себе трудная и парадоксальная японская идентичность, полная своих японских противоречий, подверглась после войны грубому и прямолинейному давлению американской оккупационной власти. Из этого понимания, продолжает Дугин, родилась политическая платформа Юкио Мисимы: необходимо освободить Японию от американской гегемонии, от оккупации и либеральной лжи. И для этого, считает Мисима, надо поднять восстание во имя Императора. Мобилизовать войска, создать военный самурайский орден и поднять восстание. Это необходимо для того, чтобы осушить послевоенное «Болото» и сделать Японию снова великой.
Но вместо того, чтобы идти к этой цели методично и постепенно, укрепляя структуры заговора, подготавливая настоящую японскую элиту, аккуратно воспитывая новые и новые поколения, снова дает о себе знать индивидуализм и спонтанность Юкио Мисимы. Не желая ничего знать и не собираясь ничего ждать, он со своими верными соратниками проникает на военную базу сухопутных сил самообороны, берет в заложники командующего и обращается к войскам с призывом начать восстание во имя Императора и Великой Японии. Войска не реагируют, и, понимая, что проиграл, Мисима совершает самурайский ритуал сэппуку — то есть харакири. Так он завершает свой жизненный путь и свое творчество на высшей точке японского обреченного трагического акме. Мисима-автор гибнет так же, как и герои его произведений, ставя между ними знак равенства и платя жизнью за свои культурные, эстетические и политические взгляды, отмечает философ.+
Хочется добавить: а чего еще мы от него ожидали? За все надо платить. И чем выше идеал, тем выше и цена, заключает Дугин.
Нет Комментариев