Завтра исполняется месяц командировки в Сирию, и как обычно, в этот срок настает некое опустошение. Перестаешь высыпаться. То есть, если повезло и лег в 21.00 и встал в 9.00, такой же, как и был. Что спал, что не спал…
Внешне все нормально — сухой, поджарый, глаза запали, двигаешься быстро, как робот, которого запитали напряжением в 380 вольт, вместо 220. Но внутри все ссохлось, как ядро у новогоднего ореха, найденного во время генеральной уборки к Первому мая. Вывернулся из жадных рук, упал с елки и закатился под батарею, мерцал там золотой кожурой сквозь реликтовую пыль, никого более не радуя. Не трогая за душу.
И тут происходит тоже самое. Смотришь с холодным сердцем на километры развалин. На заплесневелые игрушки в детской с выбитыми стеклами. На бетонные плиты, которые раздавили комнату с мебелью. Высохшие сады и бассейны, ржавые замки на дверях, которые уцелели, потому что двери взорвали гранатами. Думаешь, лениво и равнодушно, о том, что возле того же Алеппо, в песках, — сокрыты девять древних городов, и никто не льет по ним слезы. Потому что и это пройдет. Смотришь на море и пальмы с легкой скукой, как ленивый и богатый хлыщ не вылезающий с курортов…
Вместо того чтобы сказать с чувством — «Спасибо, Боже, за то что подарил мне эти два дня в этом месте!» Насобирал ракушек дочке, да и хрен с этим морем, пусть все выкипит в пар, когда Господь будет жечь, не в силах что-то исправить… Вчера, правда, даже не кольнуло, а просто размолотило душу в труху, странное и трагическое совпадение не выясненное до конца, потому что больше не у кого спрашивать, можно только домысливать или представлять.
Семь дней назад мы встали в Хомсе на обочине — перегнать материалы. Мы жили в пустыне без интернета и добра накопилось изрядно. Хомс изнывал какой-то летней жарой и мы пошли, не спеша никуда, в лавку-военторг, которую приметили по дороге. Торговлей заправлял забавный пацан лет десяти — отец его куда-то отлучился по делам. Долго примеряли сирийские «пиксельные» камуфляжи, из отличной местной ткани, но сшитые местами кое-как. Я перебирал мешок кепок. Мне прихватило солнышком голову, и я брил ее, повизгивая, как поросенок застрявший в садовом штакетнике.
Малолетний продавец, хоть и оробел немного от такого напора клиентов, но потом собрался и включил негоцианта. Например, встав на табуретку — роста не хватало, попытался натянуть на меня кепку на три размера меньше. В лавке не было зеркала — военному не пристало самосозерцать и кокетничать с отражением. Поэтому я выходил любоваться в зеркальную витрину цветочного магазина — он находился через стену и был отделан богато и со вкусом, что является взаимоисключающей редкостью в этих широтах. Не знаю уж, чем я показался пацаненку, но он пытался со мной поговорить и даже погладил по рукаву, на котором была нашивка с триколором. Я подарил ему десятирублевую монетку на прощание.
А через час или через день, эту улицу взорвали. Дома с обеих сторон осыпались фасадами и лишь с большим трудом, я угадал выгоревшую бетонную ячейку, которая осталась от лавки. Уцелел мальчишка или нет, я не знаю. И спросить там не у кого. Мусор быстро вывезли, а свежие развалины уже промыло дождями. И нам, как в закольцованном кошмарном сне, опять нужно было передать видео и фото. И мы проехали вперед, чуть дальше, и встали метрах в трехстах от этого жуткого места. Вайфай нашел чью-то запароленную сеть под названием ELENA. Я закричал вдоль улицы: «Лена! Дай пароль на пол-часика!», но никто так и не откликнулся.
Нет Комментариев