Владимир Владимирович задумчиво сложил на столе портрет Ангелы Меркель из пяти спичек.
Получилось пугающе похоже.
«Что же ей нужно?…» — размышлял он.
В углу кабинета тихо бормотал телевизор. Николай Дроздов что-то рассказывал, как всегда горячо и с душой. Владимир рассеянно прислушался.
— Хохлатые курицы прелестны! – говорил учёный-зоолог. – Эти удивительно глупые создания совершенно ничего не понимают, но при этом удивительно крикливы!
«Стоп!» — подумал Владимир. — «А ведь это, пожалуй, то, что надо… Хохлатые, глупые и ничего не понимают… Что-то напоминает. Они стояли на разрушенной стороне улицы и просили принести им чемодан с деньгами… Там была ещё женщина с детскими печеньками, она просила их попробовать. Её точно должны вспомнить. Там в оцеплении стоял один сенатор и что-то кашлял про свободу… Как его звали… Маккофе? Макфлай?.. Неважно, впрочем».
Он набрал номер канцлера:
— Алло, Сова? Это Медведь. Хотите западную украинску волость?
— Йа, йа, западна волость! – услышал он в трубке счастливый голос. – Ну наконец-то, Фладимир! И двухсот лет не прошло!
— А как будете решать вопрос с Польшей и с жителями волости? – поинтересовался Владимир.
— А кто все эти люди? — совершенно искренне удивилась Ангела.
«А у неё осталось хорошее тевтонское чувство юмора… А ведь, казалось бы – уроженка ГДР. Как причудливо тасуется колода…» — машинально отметил он про себя, рассеяно слушая Ангелу, радостно рассказывающую про будущие прекрасные и уютные трудовые лагеря, в которых не будет никаких виз и где свободные жители Галиции смогут много работать на благо немецкой промышленности.
Оставалось решить вопрос ещё с одним человеком.
У товарища Си как раз был день рожденья.
Владимир вошёл к нему в кабинет ранним утром. Перед собой он вёл Саакашвили в нарядном костюме панды. Панда держала в зубах массивный позолоченный ключ и лихорадочно поправляла плюшевые штаны, как всегда надетые задом наперёд.
— Хеппи бёздей ту ю, дорогой Си! – сказал Владимир. — В этот знаменательный день хочу вручить тебе ключ от одесского порта вместе с Одесской областью, в аренду на пятьдесят лет для твоего Шёлкового пути!
— Это мне? – растрогался Си. — Это он, мой подарок? Это значит что у меня настоящий день рождения?
И погладил Саакашвили по плюшевой голове. Тот дёрнулся и прошипел сквозь ключ:
— Это какое-то недоразумение! Умоляю, позвоните Бараку Хусейновичу!
— О, говорящая панда! – удивился товарищ Си и добавил. — А Барак Хусейнович это кто?
«Тоже прекрасное чувство юмора…» — отметил про себя Владимир и улыбнулся.
День рожденья удался на славу.
Надежде на восстановление добрососедских отношений с Европой и ЕС, на горе и злобно-зубовный скрежет труподелов пиндоуродов и их вечно голодным облезлым манкуртам подлым шакалам прихвостням укроопам, а также освобождению Сирийской Арабской Республики и возвращению туда мирняка сбеженцов, посвящаэ:
Меркелькино горе
Скачет ИГо по полям,
А АльНусра по лугам.
За Алькаидой весь Африкаан с Шокирующей Азией
Алла, алла,
Вдоль по улице пошла.
ОсманЫ, османЫ
СуданцЫ да ливийцЫ
Эфиопы, пакистанцы
Так и сыплются с горы,
Испугалася Анжелка,
Растопырила глаза:
«Что такое? Почему?
Ничего я не пойму».
Но, как чёрная железная нога,
Побежала, поскакала, поплыла пособиеедов триллионночислая саранча.
И помчалися по улице Кёльна-града тыщи саранчи:
«Эй, держи, держи, держи, держи, держи!»
И блонда-немка на бегу
Закричала мужу-полумужику-в-дойчментовку-звонарю:
«Я бегу, бегу, бегу,
Удержаться не могу!»
Вот и нигра за европеоидом бежит,
Тараторит, тараторит, дребезжит, свинорезиком грозит…
Благонравные бюргеры бегут, покрякивают,
Через лужи, через лужи перескакивают.
А за ними бельгийцы, голанцы —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Вдоль по улице несутся —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На ИГИЛов террорюг — дзынь! — натыкаются,
И бельго-голаны — дзынь! — разбиваются.
И бежит, бренчит, стучит Скандинавка-блонда:
«Вы куда? куда? куда? куда? куда?»
А за нею мадьярки,
Румынки да българки,
Чешки да словежки
Скачут по дорожке.
Тут ещё Калибры налетели
Правосеки поредели
Искандеры йиху мать,
Изготовились
Чтобы у НАТЫ целочку порвать,
Приготовились
Из бандер-окошка вывалился Жаба-пи*дабол
И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл…
А на нём, а на нём,
Как на лошади верхом,
Правосекище сидит
И упырищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»
И Джо Байдену в трубу:
«Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»
А за ними вдоль забора
Скачет бабушка Анжела:
«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Воротитеся домой!»
Но ответило блондинистое германито:
«На Анжелку я сердито!»
И сказала Сара:
«Я Анжелке не слуга!»
А русские немцы в Россию рвутся
Над Анжелкою смеются:
«Никогда мы, никогда
Не воротимся сюда!»
Тут Анжелкины скоты
Расфуфырили хвосты,
Побежали во всю прыть,
Чтоб европеоидов воротить:
«Эй вы, глупые немки,
Что вы скачете, как белки?
Вам ли бегать за евроворотами
С россиянами антипиндосами?
Вы в канаву упадёте,
Вы утонете в болоте.
Не ходите, погодите,
Воротитеся домой!»
Но гермашки вьются-вьются,
А Анжелке не даются:
«Лучше в Сибире пропадём,
А к Анжелке не пойдём!»
Мимо суданка в супермаркет в парандже бежала
И европитеков увидала:
«Куд-куда! Куд-куда!
Вы откуда и куда?!»
И ответила евронародишка:
«Было нам у бабы Меркеле худо,
Не любила нас она,
Била, била нас она, черножопыми руками
Запылила, закоптила, затрахала, задрочила
Загубила нас она!»
«Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!
Жить вам было нелегко!»
«Да, — промолвил англосак-пидараз, —
Погляди-ка ты на нас:
Мы поломаны, побиты,
Мы помоями облиты.
Загляни-ка ты в кадушку —
И увидишь там джихадушку,
Загляни-ка ты в ушат —
Североафриканы там кишат,
Оттого-то мы от бабы Желки
Убежали, как каклы бегут от Жабы,
И гуляем по полям,
По болотам, по лугам,
И к неряхе-замарахе-черножопофилке-джихадилке-игилофилке
Не воротимся!»
И они побежали лесочком,
Поскакали по пням и по кочкам.
А бедная Анжелка одна,
И плачет и плачет она.
Села бы Анжелка за стол,
Да стол в Зауралье ушёл.
Сварила бы Анжелка щи,
Да кастрюлю поди поищи!
И чешки ушли, и Балканы,
Остались одни североафриканы.
Ой, горе Меркелихе,
Горе!
А коллективный европеоид вперёд и вперёд
По полям, по болотам идёт.
И чех шепнул румынУ:
«Я дальше идти не могу».
И заплакали швейцарца — лизоблюдца:
«Не лучше ль вернуться?»
И зарыдало испано Кончита:
«Увы, я разбито, разбито!»
Но англосакское рыльце сказало: «Гляди,
Кто это там позади?»
И видят: за ними из тёмного африканского леса
Идёт-ковыляет Меркель Желка.
Но чудо случилося с ней:
Стала Анжелка добрей.
Тихо за ними идёт
И тихую песню поёт:
«Ой вы, бедные сиротки мои,
Румыны и люксембуржки мои!
Вы подите-ка, немытые, в Евросоюз домой,
Я водою вас умою ключевой.
Я почищу вас песочком,
Окачу вас кипяточком,
И вы будете опять,
Словно солнышко, сиять,
А поганых африканов и месопатамов я повыведу,
Пиндосов-оккупантов и бандеров упырей я повымету, и санкции с РФ сниму!»
И сказала англичанка:
«Мне Анжелку жалко».
И сказала чешка:
«Ах, она бедняшка!»
И сказали скандинавца:
«Надо бы вернуться!»
И сказали греки:
«Мы Анжеле не враги!»
Долго, долго целовала
И ласкала их она,
Поливала, умывала,
Полоскала их она.
«Уж не буду, уж не буду
Я европейцев обижать,
Буду, буду я европидорейцев
И любить и уважать!»
Засмеялись сухопарые торчки итальяны,
Целлюлитному двухцентнеровому борову баварцу подмигнули:
«Ну, Анжела, так и быть,
Рады мы тебя простить!»
Полетели,
Зазвенели
Да к Анжеле прямо в печь!
Стали жарить, стали печь, —
Будут, будут у Анжелы и блины и пироги!
А метла-то, а метла — весела —
Заплясала, заиграла, замела,
Ни араба, ни негритёнка, ни бербера, у Анжелы не оставила.
И обрадовались германцы:
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
И танцуют и смеются —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
А на белой табуреточке
Да на вышитой салфеточке
Владимир Владимирович с ручным игручим гугукающим медвежонком на веревочке стоит,
Словно жар горит,
И пыхтит, и на бабу поглядывает:
«Я Анжелушку прощаю,
Ямальским газом угощаю.
Кушай, кушай, Анжела Меркелевна!»