Анна Долгарева — событие долгожданное в поэзии.
На фоне тоскливых верлибристов и дамских штучек, вдруг явилось настоящее, мучительное, тревожащее. Бесстыдное, в каком-то смысле. Но это не бесстыдство нарцисса — такого добра нынче навалом, а бесстыдства горя.
То самое чувство с котором кричат: «Или, Или! Лама савафхани!»
Кто-то посетовал: ах, отчего вы обращаете на это внимание — это безыскусно, это просто тема такая, из-за темы эти стихи так действуют.
(Тема простая: женщина любила человека, человек поехал на Донбасс воевать, его там убили. Она поехала туда за ним. И осталась там: доделать за него, что он не успел).
Что ж, я отвечу: с точки зрения поэзии как таковой, у Долгарёвой всё в порядке, она знает, что такое ритм и рифма, умеет этим пользоваться, и её заговаривающаяся речь — вовсе не признак дилетантства, но, напротив, признак отличного поэтического слуха.
Ближайшие родственники по ремеслу Анны Долгарёвой — конечно же, и Анна Ахматова и Марина Цветаева. И Юлия Друнина. И более всего — Ольга Берггольц. С её умением простить то, что простить нельзя, с её таким слабым — и таким сильным голосом, с её порой нарочито неправильными рифмами, с её, наконец, спокойным, почти не декларируемым, но совершенно очевидным гражданским чувством, которого чураются и бегут нынешние сочинители и сочинительницы.
А то, что за этими стихами — ещё и жизнь стоит, жизнь и судьба, и ещё настоящий (а не расчёсанный самолично) кошмар — ну так извините. В русской поэзии это не возбранялось никогда. Напротив, чаще всего так и было.
Это у вас всё не настоящее, всё с подмигиванием, всё игра.
А тут люди живут и умирают. И умеют об этом рассказать.
***
В гильзу от АГС помещается 20 грамм
в данном случае – виски. Мы пьем без звона,
ветер с востока хлопает дверью балкона.
Пьем за тех, кто более не придет к нам.
Пьем за любовь, за свою мирную жизнь,
за наше большое будущее, поскольку все мы
относительно молоды; неубедительнейшим «держись»
пытаемся поддержать друг друга на время.
Сентябрь начался, с востока идет гроза,
молчат минометы, автоматы притихли даже.
Один комроты, смотря на меня, сказал,
что мечтает увидеть женщину не в камуфляже.
Здесь земля отверженных, нам уже от нее не деться,
ветер степной пахнет смертью, мятой и медом.
Мы пьем за любовь, за правду, за счастливое детство,
пьем не чокаясь из гильз от гранатомета.
***
когда уходил, оставлял ключи у окна,
не вернулся, ключи остались висеть, перезваниваясь иногда,
не ржавея, поскольку сделаны из нержавеющей стали,
прошла весна, потом осень, потом еще раз весна,
в доме поселились разруха и тишина,
бездомные кошки, и голуби, и дождевая вода,
потом земля, в которую ключи и упали.
выросло из них молодое дерево с перезвоном листвы,
дом ушел в землю, а дерево все росло,
и проросло через небо, и через тучи, и через слой отчаянной синевы,
и были листья его светлы, и сладок был сок его, и шло от него тепло.
и были листья его ключами от дома
для всех, кто однажды ушел,
через бурные реки, и черные горы, и все миры
ключ такой потерявшихся вел,
приводил ушедших в истинный дом.
спи спокойно, сердце мое, мы дойдем однажды, дойдем.
***
встречаются осенью, детскую площадку заметают листья,
со временем выцветает смех, и глаза, и лица,
узнают друг друга не сразу,
настороженно курят,
переглядываются, словно враги.
при жизни не протянули бы друг другу руки,
но теперь они на другом берегу реки,
и текут облака, и ревут быки.
сколько лет дружили они и сколько лет воевали,
под осколками мин, под дождем из стали,
сколько лет до того дружили,
покуда жили,
а не из последних сил выживали.
вот стоят они на детской площадке, как стайка детей,
на другом берегу реки, на перекрестке путей,
и кто-то говорит: «а помните, мы здесь были,
вот в таком же холодном, пронзительном октябре,
и звенящий воздух, затянутый нитками пыли,
розовел, как живой, на заре».
и тишина проходит, лопается печать,
и начинают они говорить и звучать,
и смеяться, и вспоминать былое, и совсем не говорить про войну,
словно это братство так и было единым,
и летят листки по теням их длинным,
вечернего тумана, сквозь сияние и тишину.
раздвигаю пальцами воздух, ни пятнышка не найду.
«а помните, ребята, в одиннадцатом году…
а помните, в лес выбирались, а помните, как…»
вдалеке ревут быки, замыкается круг.
дай мне сигарету, мой старый враг,
дай мне сигарету, мой старый друг.
***
друг мой, ты слышишь, — не называй врага
по имени и не помни его лица.
нет у врага ни матери, ни отца,
нет во враге ни ребенка, ни старика.
будешь стрелять во врага, так сразу стреляй,
бойся промедлить, в сторону отойти.
нет у врага ни памяти, ни пути,
нет у него ни мая, ни февраля.
ибо же, если увидишь его лицо,
северный ветер поселится внутрь тебя,
будет в тебе ходить, изнутри скребя,
тонкое неизвлекомое сверлецо.
ибо придется купать тебя в молоке
и роднике сорок по сорок раз,
ибо придется отшептывать черный сглаз,
воском отлить, а воск утопить в реке.
и все равно не поможет, будет крутить,
ныть на погоду, где-то в костях свербя.
не узнавай врага, пожалей себя.
нет у врага ни памяти, ни пути.
пасмурно нынче и горизонт свинцов,
кружится северный ветер, воздух темня.
друг мой, ты слышишь, не называй меня
по имени и не помни мое лицо.
***
И мы идем долиной смертной тени,
чтоб никогда не убояться зла,
и истинная жизнь в нас проросла,
как семена неведомых растений.
Касаемся деревьев, трав, песка
рябины листьев, ягод бересклета,
идем в ночи с предчувствием рассвета,
и через нас течет, течет река.
И я тебя люблю.
И тем мы правы,
и тем превозмогаем мы безверье
и тени, приходящие во сне.
Сплетаются неведомые травы,
кричат во тьме неведомые звери,
Но никакого страха нет во мне.
Автор стихов — Анна Долгарева
Нет Комментариев