ЖИТЬ. И ВСЕ.

Я выбегаю из блиндажа, сгруппировавшись и пригнув голову, приседаю в соседнем окопе.

Прилетает. Где-то совсем рядом. Ближе уже некуда. Смотрю прямо перед собой — но не вижу ровным счетом ничего. Ребята здесь, рядом со мной, и они думают о том же, о чем и я.
Мы выехали туда вечером и задержались. И кроме как ночевать в окопах — не оставалось иного выбора.

И это опять полукольцо, полу или почти окружение. И единственная дорога сюда — дорога жизни, или смерти, пристрелена до метра. Мы мчимся на полной скорости, окна открыты. Оружие снято с предохранителей. С напряжением вглядываемся в темноту.
«Пронесло» — говорит один из нас, когда мы сворачиваем в спасительный поворот. Мы кучкуемся у дома, местной казармы. Стоим, курим в кулачок.
«Здесь еще можно, тут целых 170 метров. Ваша позиция будет в 35-40 метрах от них»
Кадык заходит вверх и опускается вниз. Так близко к смерти я не был еще никогда.
Как вы себе представляете 40 метров? Вы стоите на автобусной остановке. А через дорогу, через четыре полосы, и два тротуара, стоит потрясающе красивая девушка. Вы смотрите на нее. Ее каштановые волосы развеваются на ветру, она стройна, молода…
Между нашим окопом и их — 40 метров выжженого поля. 40 метров растяжек, мин и осветительных ракет. Лазейки в которых они давно изучили наверняка. И они сидят с той стороны и так же напряженно пялятся в темноту. И уже через пару часов им, как и нам, начинает казаться, что кто-то в этой темноте есть. И он так меееедленно-меееедленно ползет. Перебегает. Замирает. И снова…
Идем к укреплению. Прямая дорога. «Здесь все простреливается. Будьте внимательны».

По краям проселочной дороги, при свете луны мелькают остовы домов. Нереально сюррелистичные силуэты расстрелянных стен. Под ногами то и дело предательски громко хрустит. В этот момент я еще не слышу стук своего сердца. Почти доходим до 2 полосы. Где-то справа прилетает мина, метрах в 50-70 от нас. Мы приседаем. А я думаю — «Надо было ложиться».

Уже через час по нам начинают стрелять.
Сначала работает стрелковое. Раз-раз-раз, двадцать-два — дает очередь ПК. Тишину разрывает на осколки, мы приседаем у окошечек своих позиций. Потом, под звуки выстрелов, в нас начинает стрелять автоматический гранатомет. Очередью, штук по пять-семь маленьких и очень опасных снарядов летят в наши окопы.
Я выбегаю из блиндажа, сгруппировавшись и пригнув голову, приседаю в соседнем окопе. Прилетает. Где-то совсем рядом. Ближе уже некуда. Смотрю прямо перед собой — но не вижу ровным счетом ничего. Ребята здесь, рядом со мной, и они думают о том же, о чем и я.
Отвечать нельзя. Мы терпим. Терпим обстрел. Продолжается не долго.
«Я только что слышал, как пули рассекают воздух. Со свистом. Будто артиллерийские снаряды, чуть поменьше. Но в такой тишине кажутся совершенно иными».
Возвращаюсь на позицию и смотрю, пробиваю взглядом дорогу в темноту.
«А если они соберутся прямо сейчас на нас? Или отработают по нам минами?» Автомат на руках, я готов. Но руки ходуном и ноги тоже. И вот…
Я слышу стук. Быстрый, животный стук своего сердца. Через какое-то время успокоившись, я наблюдаю. Стараюсь ни о чем не думать. Прислушиваюсь к тишине.
По блиндажу лазают крысы и мыши. Позади меня мешки, набитые песком, и эти проклятые создания лезут туда, издавая при этом ужасающие звуки. Которые, в свою очередь, мешают мне слушать тишину. И я злюсь на них. Так и хочется начать бить их прикладом, от души, с размаху, лишь бы заткнулись и дали мне шанс услышать противника.

«Будь аккуратнее, в твой блиндаж уже прилетало. Пристрелялись, козлы»…
Бегу кабаном из него, сажусь в окопе. Закуриваю. Тут меня не видно, а успокоиться надо. Хотя бы просто пережить. Ведь мы не застрахованы и от прилета сверху, вот прямо сюда, под ноги. Или прямо в тело.
«Лишь бы сразу».
Земля стонет, ухает, разлетается. Слышу, как большие куски ее закидывает над головой.

Обстрел затихает. Мы разбредаемся по позициям и опять начинаем вглядываться и прислушиваться.
Комбат ходит от одного к другому и поддерживает нас. Проверяет, чтобы мы не уснули. И были наготове.
» — О чем думаешь?
— Страшно, Лех. Ну. Если честно. Без понтов. П…ц как страшно.
— Есть такое».
Слышим сухие выстрелы. Плетка. Она же СВД. Снайпер вычислил голову Сэма и попытался его застрелить. Сэм неестесственно клонит голову и приседает.
Повезло. Снайпер промазал. А Сэм в последний момент, верно, успел каким-то 7 чувством понять, что нужно сделать именно так. Потому и остался жив.
Мы стоим уже 6 часов. Без смены. Без романтики. Без всей этой патриотичной бурды. Мы стоим смотрим. Терпим. Мокнем.
Мне становится холодно. Периодически закуриваю, пока к нам прилетает, и я защищен от глаз противника окопом.

Сюда добавляется «Корабельный синдром». Периодически чудятся вспышки, мелькания, покачивания, посторонние звуки. Глаза устали и сухие. Я кусаю все эти 6 часов нижнюю губу и понимаю, что уже хватит это делать только тогда, когда чувствую вкус своей крови.
Мне хочется в туалет, но я не иду, потому что нельзя покинуть позицию. Если «это» сделать здесь — то будет вонять, а окоп рыли руками вот те пацаны, которые впервые за несколько месяцев спят не 4 или 6 часов, а уже много больше. И вот так, взять и нассать на их труд, я не могу. Да и это давящее чувство позволяет не засыпать.
И это некрасивые строчки, я знаю. Но это реалии войны. Реалии окопов, о которых обычно не пишут. И не снимают кино. Ведь об этом рассказывать — табу для большинства.
Светает.
Снайпер опять пытается достать Сэма. Уже второй раз. Где-то вдалеке слышим лязг гусениц и звук двигателя. Это мчит укропская МТЛБ с зениткой на броне. Быстро отрабатывает по Вольво-центру и уходит на полных парах назад. Грохочет дико, первое мгновение кажется, что мы накрываемся тапком, как тот пугливый таракан из мультика «Валли».
Но нет. Нам везет. А в этот момент, я уверен, кому-то не везет совсем…
Нас меняют в 7 30 утра, вместо обещанных 6. Мы ковыляем по дороге, ботинками, забитыми грязью. Чавкая ими по размытой, разбитой дороге. 11 часовое стояние плохо сказывается на спине и ногах.
Тяжело бежим по опасному участку дороги. Я в бронике, и кажется, что он несет меня вперед, а я уже перебираю ногами следом за ним.
Я достаю камеру и снимаю разрушения. И мне кажется, что я вообще не на Донбассе, а в Грозном. Том самом Грозном 95, с его холодом, разрушениями, страхом и ужасом.
Выбираемся все по той же дороге смерти. Автомат держу наведенным на открытое окно, оглядываюсь назад, чтобы успеть увидеть летящий в нас ПТУР.
На дороге вижу покореженные остовы сгоревших машин. Несколько военных и военкоров погибли тут не так давно. И когда мы въезжаем в город, на его улицы, где стоят на остановках местные жители, недавно проснувшиеся, я понимаю, что линия фронта — это не просто слова.

Это люди. С их эмоциями, их переживаниями, их жизнями. И я хочу просто встать на колени и целовать эту землю. За то, что я и мои друзья пережили эту ночь. И что мы выбрались из этого ночного Ада.

И как же хорошо — просто жить. Не надо ничего. Просто — жить.
Жить. И все.

Вадим Канделинский, специально для News Front