На могилах у них, не найдешь эпитафий…
Ни цветов, ни звезды…
Ни креста.
Это была одна из тех нелепых случайностей, которые могут произойти с каждым. Только, здесь это дорого стоило. Очень дорого.
Старая и заброшенная нора какого-то животного, скрытая уже начавшим подтаивать снегом, провалилась под тяжестью его тела. Рука потеряла точку опоры, все предплечье неожиданно ушло в пустоту, тело качнулось, и он слегка задел ствол густого кустарника. Осыпавшийся с ветвей снег, неслышно заскользил вниз, осыпая его маскхалат, и оставляя в лучах заходящего солнца, искрящийся, радужный след.
Как будто сама природа хотела заслонить его мириадами крошечных искорок, этой невесомой и быстротечной красотой от чужих глаз, которые уже жгли его ненавистью через сетку оптического прицела.
— Как красиво …, — успел подумать он, перед тем, как уловил краем глаза, вдалеке, под раскидистой елью, беззвучную вспышку света.
Цена этой красоты была единственно возможной – его жизнь.
Он уже знал, что несет ему эта вспышка света. Он знал, что смерть, заключенная в медную оболочку, придет страшно беззвучно и неотвратимо. Приглушенный расстоянием, чуть слышный, звук выстрела будет потом… Только он его уже не услышит.
Время остановилось, замерло, давая ему возможность еще раз попробовать на вкус горько-сладкое вино жизни. Всего два бесконечно малых мгновения, которыми люди, порой, разбрасываются с легкомысленной небрежностью. Два коротких мгновения…. между тремя быстрыми ударами сердца.
Один …
… что самое страшное на войне? Смерть? Кровь? Грязь? Нет! Самое страшное… заглянуть человеку в глаза и видеть, как сгорает его душа. Сгорает вся, без остатка, превращаясь в тьму …
… в прошлом году, когда уже третьи сутки, их обнаруженную группу, выслеживали и загоняли. Гнали по всем правилам охоты, обходя по тайным тропам, ставя растяжки, обкладывая снайперскими засадами, как волков флажками, отсекая возможные пути к отступлению и не давая ни единого шанса на спасение.
Они и были волками. Страшными, жестокими и неумолимыми для врагов. Только сейчас, по прихоти коварной на войне судьбы, они превратились в дичь. Но, двенадцати гонимым охотниками хищникам, благодаря звериному чутью своего вожака, удавалось каким-то чудом вырваться, оторваться, пусть и не надолго, от жестокого преследования …
… радист все-таки смог в лабиринте этих чужих скал связаться с базой и запросить эвакуацию …
… теперь он с окаменевшим, белым лицом, беспомощно лежал, все еще накрывая своим телом изрешеченную радиостанцию, с распоротым осколком животом, истекая чем-то черным, зловонным, перемешанным с кровью …
… красивая смерть достается только героям кинобоевиков …
… когда они вышли к точке эвакуации, их осталось четверо. Пятый, с перебитыми пулеметной очередью ногами, там внизу, на спуске с этого небольшого плато, захлебываясь ненавистью и крича от боли, закрывал от преследователей подъем на посадочную площадку пульсирующим огнем дульного пламени. Но, неприятности на этом не закончились …
… наверное, это была женщина из ближнего, опустошенного войной и разоренного набегами мародеров селения. Уходя от неизбежной голодной смерти, надеясь найти хоть какое-то пристанище в лагере беженцев, она несла на руках единственное, что осталось от когда-то богатого дома и счастливой семьи – своего ребенка …
… потом появился снайпер …
— Мимо, шакал! – пуля вздыбила фонтан пыли и каменной крошки, на том месте, где он только что лежал, и с леденящим душу воем ушла в синеву.
— Только бы успеть, здесь всего десяток шагов …
… он успел выхватить ребенка из рук все еще стоявшей, но уже убитой женщины, рвануть в сторону за спасительную груду камней и упасть, прикрывая собой маленькое, из последних сил цепляющееся за жизнь тельце.
Еще одна пуля, в бессильной, дикой злобе, пронесла смерть над этим маленьким убежищем, и стало, на мгновение, до отвращения тихо …
… осторожно повернув голову, замер. Он смог только сильнее прижать ребенка к себе и не дать сорваться с губ животному крику – уже упавшая и завалившаяся на бок женщина, все еще тянула руки к своему младенцу …
… а в глазах, в которых уже не было синего неба, догорала ее душа … дотла …
… казалось, бесконечно долго тишина растворялась в спасительной музыке, в таком долгожданном и родном рокоте приближающихся вертушек, и в звуках, вновь возобновившегося боя …
… сил осталось только на то, чтобы в последнем броске добежать до спасительного борта. Чьи-то руки, в шуме винтов, в хаосе стрельбы, криков и ругани, затащили его, уже мало, что соображающего, внутрь, плюющегося во все стороны огнем, чрева вертолета …
… он уже не увидел, как внизу, на тропе, ведущей на плато, все еще пульсирующая искорка частых выстрелов, вдруг пропала и утонула безвозвратно … в черном облаке разрыва гранаты …
… спасительная площадка покрылась клумбой разрывов, безжалостно довершающих картину безумной бойни …
… было двенадцать …
… в вертолет затащили только троих — всех кто был жив. На базу долетели двое. Он и младенец.
Командир, уже на борту вертушки, в бреду, захлебываясь собственной кровью, с перебинтованным наспех, развороченным пулей снайпера лицом, метался, сдавленно матерясь, хрипел, все еще командуя своей группой, все еще выводя оставшихся бойцов …
… и как-то сразу затих, когда шасси вертолета коснулось бетонки базы …
… и среди этой крови и боли, запаха смерти, пороховой гари и пота, смертельной усталости и опустошенности, раздался уже не сдерживаемый, звериный вой …
… и детский плач …
Два …
… так было тепло и уютно там, во сне, среди зеленых звезд… зеленых… Почему зеленых? Ах, да… у нее были зеленые глаза, зеленые с хитрыми солнечными зайчиками, которые, так и казалось…. хотят превратиться в озорных, изумрудных, маленьких чертиков, выскочить и забавляться с ее локонами… Огонь… какой-то ласковый и теплый. Почему? Цвет осени…
Она была… была, рядом со мной, в том, стареньком, молчаливом осеннем парке и мы прислушивались к тишине… эта тишина, этот покой был важнее и осмысленней, чем миллиард, порой ненужных и пустых слов… мы слышали, как кружатся листья, мягко опускаясь к нам на ладони… это так забавно – наперегонки ловить листья… нам казалось, что мы даже слышим, как дырявые тени, нехотя и вальяжно пытались смести эти листья с узеньких дорожек…
Она что-то говорила…. Я не помню что… Это была музыка. Да, это звучало как музыка – ее голос… Как будто, сама осень нежно прикасалась как к струнам, к паутинкам бабьего лета…
Даже… опавшая листва шуршала по другому, как-то по-особенному… под ее босыми ногами… нет…. это был песок на берегу, который, казалось, радовался, что она прикасается к нему своими ступнями… Берег? Да, там был берег….
Мы стояли на берегу чего-то огромного, большого… необъятного и бесконечного…и эта бесконечность, желая получить и свою долю нежности, ласково обнимала ее ноги, всего лишь на миг, а потом отступала, чтобы снова и снова повторять эту игру …она улыбалась… так больше никто не улыбается…. тепло… я хотел ей сказать, нет, прошептать, что эта бесконечность с легкостью могла бы вместиться в ее глазах… они заслонили все небо, ее глаза… нет, не помню…. может быть и сказал….
— Слушай тишину… — прошептала она…
…так было тепло и уютно там, во сне, среди зеленых звезд…
Три…
И пришла тьма…
Нет Комментариев