Ночь, передовая между Красногоровкой и Марьинкой.Я приехал на очередные сутки к батальону «Чебурашка». Али, Ветерок и Сентябрь как всегда тепло встретили. Я у них провел около недели в окопах, днем и ночью снимая простые будни ополчения. Слушая истории, которых не расскажет ни кто и ни где. Шамиль, молодой парень, лет 20, беспризорник в прошлом, а теперь — ополченец с боевыми наградами, сидит у костра, я слушаю его простую, незамысловатую речь.

«А я иду по городу, в увале был, смотрю — чистенький такой, ордена, к бабе пристает. Я подошел, говорю — «А где ордена такие взял». А она мне — «Да я, да то, да се». Я сразу понял, что что-то не чисто. Начал подробнее, ну там, командиров, вплоть да часов и дат, ну я же там был. А он и ответить ничего не может. Как дал ему промеж глаз. Ну он и сказал — «В Ростове награды купил, и сюда. Баб клеять». Тут я его чуть не убил.»
Али подходит, говорит — «Тройка молчит уже 5 минут, поехали. Сентябрь, бери Фиделя, на машине, за нами».
Едем. Две «шахи» — обе зеленые, смешной камуфляж из балончика с черной краской. Дорога — от силы минут 15. Фары не включаем. Сердце замирает, потому что ДРГ, потому что Мины, гул танков на той стороне. Страшно. Правда. Страшно.
На ощупь, ямы, двигатель ноет, ругается — «Включи свет, ни видно ж ни хрена». А нет, нельзя.

 

 

По рации — «Две морковки по Тройке выпустили, похоже». Сентябрь отвечает — «Принял».

Машина глохнет. Холодно. Двигатель не прогрелся, едем медленно же, почти на холостых.
Али и Шамиль уезжают от нас в темноту, даже не видя, что мы встали.
Поурчав недовольно, поплевавшись, наша заводится. Едем снова. Едем. Едем. Темнота. Ямы. Тишина. Сверчки. Едем. Едем.
«Сентябрь, что-то мы не туда едем. Не к укропам ли? Позвони Али. По-моему, поворот не тот был» — говорю я почти шепотом.
Он звонит, спрашивает дорогу. Меняется в лице, останавливается медленно.
«Вадим, выйди, помоги развернуться, чтобы я на обочину не съехал». Выхожу, машу руками, ругаюсь. «Стой, блять. Еще давай, еще. Вооот. Хорооош».

 

Залезаю в машину, молча едем, смеемся. Возвращаемся на перекресток, находим нужный поворот. Приезжаем на «тройку». Али сидит за столом, пьет чай. Бывший педагог английского языка. Спокойный. Рассудительный. Встречает нас улыбкой и взглядом с хитринкой.
«Как доехали? Нормально?»
«Ну да» — я сажусь, рядом Сентябрь гремит кружками, рядом со скамейкой ставит автомат.
«Ты в курсе, что вы по заминированной дороге ехали? Там еще и обочина тоже в растяжках»
Холодеет внутри. Я застываю. В голове картинка взрывающейся машины. Воображение — не самое лучшее качество, в такой ситуации. А потом мысль — «Я бы даже не успел ничего передать родным. Кате. Даже ребятам, чтобы они сказали.Другое дело — если ранят, выдавить из себя слова — скажите, что люблю. Что все хорошо. Катя, Громова, да, ей тоже. Только скажите». А так бы ничего не успел. Не нашли бы даже. Прислали бы домой в Россию пустой гроб. Хотя уж лучше бы и ничего не присылать.

Кто был на войне, тот знает это чувство. Когда «Старая с косой» садится рядом, или идет близко, она выше, всегда чувствуешь ее присутствие как бы над собой. Но не сегодня. Не сегодня.
Не сегодня.
Пьем чай. Угощают борщом. Смеемся над радиопереговорами укров. Боец Шрек, бывший зэк, а теперь семьянин, добрый, большой, грузный, как великан, предлагает поесть. Я отказываюсь.

 

Скрутило всего, как веревку в узел. Заводим разговор о семье. Он рассказывает о дочках, о жене, верной, красивой, что ждет. О девочках своих, которые «такие умнички у меня».

 

Начинают летать 120 — ки, перелетая наши позиции, падая в Донецке, где-то по Петровке.

 

Шумит, свистит. Подключается террикон, работает АГС и Пулемет.

 

 

Через два дня, сижу, пью кофе. Звонок Сентября — «Шрек погиб. Двойная растяжка. ДРГ заминировала обратный путь с «глаз». Был бы в бронике, остался бы жив»

 

Стою на балконе, пью кофе и курю.

 

Вадим Канделинский