Как живёт Америка 4

Максим Кузнецов

Как живёт Америка 4

Видео http://poznavatelnoe.tv/kuznetzov_usa_4

 

Собеседники:

Максим Кузнецов — США

Артём Войтенков — Познавательное ТВ, http://poznavatelnoe.tv/

 

Артём Войтенков: Давайте начнём с того, что вы просто вкратце расскажете: когда вы попали в США, и примерно в какой области вы там занимаетесь.

 

Максим Кузнецов: В начале девяностых годов я поехал в Соединённые Штаты. Приехал сначала в Сан-Франциско. Поехал просто без особых каких-то целей: мир посмотреть, себя показать и что-нибудь найти — что делать. Потому что, бандитизмом я не хотел заниматься, торговлей тоже не особенно. Я люблю что-то создавать. Мне нравится такой подход к жизни.

 

Пожил в Сан-Франциско: у меня там был товарищ, я пожил у него. Но там все говорили по-русски, я понял: «Я не в Россию приехал, я приехал в Америку, хочу посмотреть, как они живут». Купил машину и поехал. Пересёк Неваду, доехал до Юты: очень красиво, останавливался, фотографировал, пил кофе. В конечном итоге попал в Денвер. Денвер мне понравился просто, как город и я подумал: «Почему мне не здесь не пожить». Я снял квартиру, обнаружив, что квартира в Америке сдаётся без мебели совершенно, что для меня был сюрприз большой. У меня же ничего не было, у меня был чемодан с вещами и всё. Ну и как-то я оброс там матрасом (у какого-то мексиканца купил). Познакомился со своими соседками: у меня были три очаровательные женщины чуть меня постарше на пару лет. Они со мной как-то говорили, что-то мне показывали, ходили по городу. Потом я записался в Денверский университет, просто взял все английские классы, которые они предлагали.

 

Артём Войтенков: А вы английский как? Хорошо знали? Или так…

 

Максим Кузнецов: Я занимался английским языком, и в школе мы учили, и был у меня когда-то репетитор. И я приехал туда, и понял, что я английский не знаю. Сначала месяца три ты привыкаешь просто к языку, чтобы понимать, что говорят, потому что, слова, они же все как-то смешиваются в голове. И потом говорить начал. Пытался сразу, но не особенно успешно. А потом познакомился с туземной женщиной, мы с ней начали встречаться. Как это обычно бывает, она забеременела, родила ребёнка, и здесь турпоездка превратилась в эмиграцию.

 

Артём Войтенков: То есть, изначально вы не хотели.

 

Максим Кузнецов: Я не хотел. У меня была годовая виза. Я думал: поживу, посмотрю. Что мне там делать? Там примерно сразу понятно, что вас там не ждут. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, никаких поддержек вам нет. Поскольку я не еврей, то, может быть еврею немножко легче в этом плане: у них есть своё сообщество, там можно взять, одолжить каких-то денег, потом вернуть без процентов, по-моему, или почти без процентов. А мне — нет, это не полагается. И мы начали жить. Я начал думать — чем заниматься. Я учился в мединституте, но там это бесполезно совершенно.

 

Артём Войтенков: Почему?

 

Мария Катасонова: Потому что, врачебный диплом российский не признаётся в Соединённых Штатах. Там нужно всё это пересдавать по новой: есть серия экзаменов, которые можно сдать, потом найти резидентуру, и потом уже превращаться во врача. Врач из меня так себе, то есть, совсем никакой. И я начал рисовать. Я рисовал тоже — закончил художественную школу, пытался стать художником. Делал там какие-то картины тушью и пером. Это как-то продавалось, но на это семью содержать нельзя. Работал инструктором по вождению: учил детей водить машины, давал им лекции. К этому моменту я уже начал что-то говорить. Как-то более-менее они меня понимали. В конечном итоге мы решили с Денвера переехать в сторону её родителей. А у неё родители в Нью-Хэмпшире (New Hampshire), старая семья. Изначально ведёт свой род от Мэйфлауэр (Mayflower ), которые приехали первые, пилигримляне. Мы переехали туда. Приехали мои родители. Папа мне сказал: «Ну, дурак-дураком, вот тебе компьютер». Купил мне компьютер и сказал: «Учись».

 

И оказалось, что к компьютеру у меня есть какое-то предрасположение, и я стал программировать. Потом, проработав в Нью-Хэмпшире (месяцев шесть я там работал на маленькую компанию), меня наняли в Атланту, работать на Си Ди Си.

 

(ред.: CDC Centers for Diseases Control and Prevention, CDC является одним из 13 отделов Департамента здравоохранения и медицинского обслуживания США (HHS)

 

CDC – это местное Министерство общественного здравоохранения. Была маленькая компания, которая работала в основном с CDC, федеральными всяческими организациями. Я начал больше и больше программировать, учить разные языки, это как-то органично получается, разные базы данных, и с тех пор я так этим и занимаюсь.

 

Артём Войтенков: Классическая картина – русский программист в США.

 

Максим Кузнецов: Русский программист в США — это закончил специально какие-то: математический институт, ещё что-то. А я ничего такого не заканчивал.

 

Артём Войтенков: У нас те, которые в девяностые годы уезжали, у нас не было ни институтов программирования, ни вот этого всего дела. То есть, народ сам учился и потом уже… У вас то же самое.

 

Максим Кузнецов: Да, у меня то же самое, я учился. Мне повезло, я работал с умными людьми. CDC вообще умная организация, там работают хорошие люди, хорошо образованные, с ними легко, они пытаются действительно делать какое-то хорошее дело. То есть, выезжают, исследуют эпидемии, проводились семинары. А по вторникам приезжал какой-нибудь докладчик, и делал доклад по какому-то вопросу здравоохранения: или в Соединённых Штатах, или где-то в мире. Мы это снимали и помещали в закрытый круг телевизионный, который работает только в одном здании, например. Мы записывали это видео и помещали его на CDC вебсайт. Это одна из работ была.

 

Артём Войтенков: Корпоративное видео.

 

Максим Кузнецов: Да. Там были люди интересные, и у них было чему поучиться, и особенно в программировании, то есть, дураков там не нанимали. И вот так прошло как-то десять лет. Мы жили в Атланте, купили дом, а потом я начал делать какие-то свои проекты программные. Один из них — обмен строительными материалами. Не обмен, а переиспользование строительных материалов. Потому что, меня поражало всегда, какое огромное количество добра остаётся просто гнить.

 

Артём Войтенков: После стройки?

 

Максим Кузнецов: Да, после стройки. Если у вас есть несколько этих поддонов кирпичей, почему бы их не продать тому, кому они нужны? Почему их надо обязательно громить и сдавать? Потому что, всё же это надо делать. Доски эти — опять деревья пилить, а они везде есть. И я начал заниматься этой проблемой. Сделал вебсайт, и поэтому работал двойное время. Моя американская жена не выдержала этого напряжённого режима работы, потому что ей хотелось выпивать по выходным всё время, и от меня ушла. И поехала опять в этот самый, в Массачусетс, и я соответственно, за ними.

 

А там я нашёл работу уже в частной компании, и работал лет пять в частной компании. Там было всё значительно хуже по качеству работников. Там как раз вот это вот клиповое мышление — оно себя показывало в полной мере. Начиная с детства вам показывают какие-нибудь мультики американские для детей, где всё прыгает, потом MTV, где тоже всё прыгает от одного кадра к другому. Новости, где у тебя сначала какая-то говорящая голова, а здесь у тебя какие-то изображения, внизу бежит какая-то бегущая строка с текущими событиями. И всё это ведёт к тому, что человек не может концентрироваться.

 

И я обнаружил на этой работе на частную компанию, что там три владельца компании, они были людьми мудрыми, они знали, что они хотят: хотят зарабатывать денег. А все остальные могли делать небольшой кусочек своей работы: их научили на кнопку нажимать, и они на эту кнопку будут нажимать. И мне по роду работы приходилось там организовывать какой-то процесс, процесс ведения бизнеса людьми: что вы делаете сначала, что вы делаете потом, что вы делаете третье и так далее. И всё это берёшь, и выражаешь в компьютерной программе. В конечном итоге это превращается в какие-то экраны, в которых эти шаги должны быть показаны. Было очень сложно, потому что, они постоянно менялись все эти требования. Вот сегодня он делает что-то одно, он об этом помнит, поэтому, давайте писать программу так. Завтра это меняется, мы что-то делаем по-другому, соответственно, давайте сделаем по-другому. А программу ты же пишешь, то есть, её поменять просто так быстро нельзя. Это надо планировать, как её менять. Мне приходилось там находить интересные архитектурные как раз такие вещи, чтобы все меняющиеся требования можно было добавить легко и безболезненно, без того, чтобы поломать там всё подряд. Потому что, такими кусками должно взаимосвязано быть.

Вот и вся история жизни.

 

Артём Войтенков: Давайте начнём. Я обычно с людьми, которые из других стран, начинаю обычно с вопроса о доходах и расходах. То есть, даже не очень интересны цифры, сколько человек может заработать. Интересно соотношение: доход и остаток, который у тебя остаётся, когда ты всё выплатишь все необходимые своим расходы, то есть, питание, проживание, одежда, связь, ещё чего-то. Свободные деньги какие-то остаются?

 

Максим Кузнецов: Конечно, у меня остаются. То есть, я принадлежу вот к этому, одному проценту в Соединённых Штатах, который владеет сорока процентами доходов.

 

Артём Войтенков: Ещё раз поясните. Один процент владеет сорока процентами доходов?

 

Максим Кузнецов: Один процент населения Соединённых Штатов распоряжается сорока процентами национальных денег, национального валового продукта. Я принадлежу к этому одному проценту. Но это не значит, что ты миллионер. Просто по уровню зарплат я попадаю в этот один процент. А какая-то 0001 этого процента, они как раз и владеют самими, они мне и платят зарплату, владеют мной.

 

Я могу сказать свои расходы. Моя квартира стоит тысячу девятьсот долларов в месяц.

 

Артём Войтенков: Это кредит на жильё, или…?

 

Максим Кузнецов: Нет. У меня нет долгов вообще никаких. Я не верю в долги, и не беру у них денег, это всё моё. Я снимаю квартиру. Этот дом построен в 1950-ом году. Такой домик Наф-Нафа, типично американский: четыре дюйма на четыре дюйма деревяшка, и два на четыре, из них делается такая рама. Потом на неё делаются такие крестообразные соединения. Посередине находится какая-то стекловата, или типа того. И всё это обшивается гипсокартоном. Снаружи на гипсокартон вешается сайдинг виниловый, или какой-нибудь ещё. Вы знаете, что такое сайдинг. Я не знаю, по-русски по-моему нет такого слова.

 

Артём Войтенков: То же самое — обшивка.

 

Максим Кузнецов: Обшивка, да. А внутри там всё просто красится. Он стоит себе и стоит, кушать не просит. В нём достаточно тепло, окна дуют, зимой холодно бывает. Вот – 1910$, это аренда.

Второй большой расход сейчас — это медицинская страховка. Медицинская страховка у меня стоит 1768 долларов в месяц. И скорее всего, будет стоить ещё больше.

 

Артём Войтенков: Как же тогда знаменитая обамовская …

 

Максим Кузнецов: Это спасибо Обаме. Со страховкой получается как? Страховку в основном людям платят через работу. Работодатель покупает какой-то групповой план у страховой компании: и частично платят компании, частично платят люди. Люди платят, что эта сумма, потраченная на страховку, часть этой страховки, вычитается из зарплаты до налогообложения. То есть, она уменьшает налогооблагаемую сумму. То есть, становится ещё меньше, потому что, если добавить к этому налоги, то вычтется, а налоги сорок процентов примерно.

 

Артём Войтенков: У нас тринадцать получается, подоходный.

 

Максим Кузнецов: Там налог. Есть налог, который можно массировать вот этой налогооблагаемой суммой, уменьшать налогооблагаемую сумму и тем самым уменьшать налог. А есть просто поборы: Medicare — как медицинское обслуживание пожилых и неимущих; Social Security — как пенсия. Всё это примерно шестьсот долларов в месяц занимает у вас. Она пропорциональна доходу, но, достигая определённого потолка, её перестают брать. То есть, до ста восьми тысяч долларов в год, по-моему, в этом году может быть сто десять тысяч. С вас берут налог на Social Security, а потом перестают его брать, если вы превышаете эту норму. Потому что, если вы к июлю месяцу заработали сто десять тысяч, то август, сентябрь, октябрь, ноябрь у вас этот налог брать не будут.

 

Артём Войтенков: Это как бы ваша пенсия будущая?

 

Максим Кузнецов: Да, это пенсия после шестидесяти семи лет. Но она небольшая совершенно. Я платил по максимуму на протяжении двадцати лет, я думаю, у меня там где-то тысяча семьсот в месяц. Они мне присылают раз в год распечатку, сколько у вас будет дано денег, если вы превратитесь в инвалида. На данный момент это тысяча семьсот.

 

К расходам возвращаясь, это мои, два самых больших расхода. Потом телефоны. У нас три сотовых телефона самой распространённой компании, где-то стоит это мне двести сорок, двести пятьдесят долларов в месяц. В телефон включен интернет безлимитный, которого уже больше нет, поскольку я купил ещё пять лет назад, записался на этот план, то мне продолжается безлимитный интернет. Если я поменяю этот план на что-то ещё, у меня будут ограничения двухгигабайтное. С тебя начинают вытягивать деньги таким образом.

 

Потом электричество — где-то порядка ста долларов в месяц. Третий этаж у меня в доме (второй этаж моей квартиры) отапливается электричеством, поэтому зимой возрастает, может быть долларов сто семьдесят будет. Но мне полагается более низкая ставка за электрическую единицу: я плачу меньше за киловатт-час, потому что есть электрическое отопление. То есть, немножко есть скидка.

 

Газ. У меня только плита от газа, это не дорого, долларов пятьдесят, может быть.

Телефон домашний, интернет домашний и телевизор стоят сто шестьдесят долларов в месяц: всё вместе, одним пакетом идёт.

И ещё одна большая статья расходов зимой, это мазут, нефть. Дом отапливается нефтью, то есть, надо звонить в нефтяную компанию, чтобы они привезли сто галлонов, сто пятьдесят галлонов, сколько влезет в бак. Галлон нефти стоит четыре с полтиной. То есть, сто галлонов, это четыреста пятьдесят долларов. В холодную зиму ста галлонов хватает на недели две.

 

Артём Войтенков: На полмесяца.

 

Максим Кузнецов: Меньше. Чуть-чуть меньше. В этом году была холодная зима, в один месяц я заправился три раза. Что мне очень не понравилось на самом деле. Вот это мои расходы.

 

Артём Войтенков: А еда, питание?

 

Максим Кузнецов: Еда, питание. Мы ездим, покупаем продукты в дорогом магазине, где продаётся органическая еда. То есть, корова бегала по лугу, ела травку, местное и всё такое. Стоит дорого, дороже, чем есть в ресторане. То есть, если мы пойдём в какой-то дешёвый ресторанчик, то в них очень дёшево можно поесть, долларов за пятнадцать за двадцать принесут кучу еды. Но она противная, её есть невозможно, редкая гадость. Вообще, рестораны в Соединённых Штатах этнические какие-нибудь, пакистанские, индийские, мексиканские, итальянские, они обычно хорошие. Американские — раз на раз не приходится: можно попасть на совершенно откровенные гадости, а иногда попадается нормально и вкусно. Но есть разнообразие еды, есть разнообразие культур, зависит ещё от города. В Нью-Йорке я ни в одном плохом ресторане не был никогда, в Нью-Йорке они все замечательные. Нью-Йоркская пицца лучше, чем итальянская пицца в два раза, на мой взгляд.

 

Артём Войтенков: У вас, я так понимаю, расходы (я не запомнил все цифры), но расходы такие – не маленькие в месяц.

 

Максим Кузнецов: Тысячи три, наверное, долларов.

 

Артём Войтенков: Зимой больше получается.

 

Максим Кузнецов: Тысячи четыре расходов получается.

 

Артём Войтенков: До трёх-четырёх тысяч долларов в месяц.

 

Максим Кузнецов: Да. Всё остальное моё. Я хотел поговорить о вот этой большой волне антироссийской, которая началась в феврале этого года на Олимпиаде в 2014-м году. В 2014-м году была зимняя Олимпиада, и подготовку к зимней Олимпиаде начали по телевизору такую. Начали как-то двояко.

— С одной стороны: NBC купило эти права на трансляцию спортивных событий, то есть, надо было рекламировать, типа, смотрите. (ред.: National Broadcasting Company, сокр. NBC — Национа́льная широковеща́тельная компа́ния)

— А с другой стороны: это всё равно в России, это плохо.

 

Вообще отношение к России там изначально меня всегда коробило порядочно. Раньше было такое пренебрежительное: в девяностых годах, в начале двухтысячных. Как к бедному родственнику, который пришёл в рваных штанах, его посадили на кухне, дали чашку чаю, сказали: «На тебе, пей, только поменьше говори». Типа, мы их победили в войне, они больше не имеют никакого веса. А потом… В принципе, новостей в Америке нет. Новости по всем каналам с утра: они показывают количество, сколько народа там убили за эту ночь. В разных городах по-разному. В Атланте там было человек двенадцать в день убийств.

 

Артём Войтенков: За ночь?

 

Максим Кузнецов: За ночь. Там много чёрных районов, они друг в друга стреляют там с завидной регулярностью. В Бостоне поменьше. Что-то сгорело, всё это называется Breaking News, это очень важно. В основном-то пробки и погода. Погода — это почему-то такое очень важное событие. Какая у нас погода сегодня, какая она будет завтра, каждый канал вкладывает огромное количество денег, чтобы сказать, какая будет погода через три или четыре дня, причём, всё это потом меняется, но все это всё равно смотрят усиленно. Это местные новости.

 

А потом, после местных новостей по некоторым каналам идут утренние шоу — это вообще не новости, это просто разговор таких прикормленных холуёв. NBC, CBC и ABC — вот это три основных канала. Чтобы добраться до вот этого поста телеведущего утренней программы, это я понимаю, надо много-много усилий и совершенно никакой совести. То есть, это выкормленные такие, лощёные холуи, которые могут говорить с очень убеждённым лицом одно, завтра противоположное, и их вид — быть таким убеждающим, это их работа быть убеждающим человеком. Но я их не смотрю.

 

Так вот, NBC начало подготовку спортивных событий, и в то же время: «А вот там взрывы, а вот там собаки бродячие бегают, а у них там гостиницы недоделанные в России. И вообще Олимпиада, туда лучше не ездить, а посмотреть по телевизору, и вообще там лето, какая к чёрту Олимпиада«. Но это было как-то злобненько, но не могу сказать, что прямо уж совсем. Просто какое-то пренебрежительное злобное отношение, ну да ладно, мол.

 

Потом, притащили туда этого несчастного Познера выступать, как комментатора. Его всегда ставят. Когда я вижу Познера по американскому телевидению (бывает)…

 

Артём Войтенков: Именно Владимира Познера?

 

Максим Кузнецов: Владимира Познера. Его всегда ставят в какое-то опять-таки, положение бедного родственника: он там пониже сидит, выглядит как-то таким забитым и скромным. А рядом с ним сидят такие холуи. И вот он с ними вот так как-то смотрит, подобострастно вверх. Это именно съёмкой делается. Я не думаю, что он это старается делать.

 

Артём Войтенков: Но это можно сделать без его ведома.

 

Максим Кузнецов: Да. Это делается как-то так, чтобы показать его приниженным. Он всегда сидит на уровне ниже, или он вынужден наклоняться, то есть он в каком-то таком полусогнутом состоянии. И он пытался как раз защищать Россию, говорить о том, что, в общем-то далеко не всё плохо. Но вот ему «да, да, конечно«, как доктору Ливси в старом мультике «Остров сокровищ» – «ха-ха-ха, да-да-да».

 

Когда началась Олимпиада, отношение поменялось немножечко. Отношение было доброе, особенно после того, как американец там упал какой-то, конькобежец, ему начали аплодировать, его подняли этими аплодисментами. Это был интересный момент. Там американец, он не особенно умеет кататься на коньках, наверное, он там делал какой-то пируэт, зацепился, упал на лёд, и очень сильно ударился, ему было больно, прямо видно. И он потом сам себя по бортику поднял, ему начали люди аплодировать, и он дотанцевал программу. То есть, было, такое доброе отношение к спортсмену, и ему было, он понимает, что ничего не выиграет, конечно, но, тем не менее, его поддержали. И после этого отношение новостей к Олимпиаде изменилось – «ну, ладно, хорошо, вы молодцы«.

 

И тут начались украинские события. С Олимпиадой они как-то не смешивались, но такое хорошее, доброе отношение от Олимпиады сразу же испарилось. И потом начали нагнетать: Россию превращать в такого, откровенного врага, особенно Владимира Путина. Вот почему-то он им очень не нравится, и никак не хотим с ним договариваться, его изображают диктатором, как Лукашенко. Мол, люди не хотят, а эти диктаторы их заставляют, что неправда, конечно. Когда ситуация на Украине ухудшилась, американцы не получили того, что они хотели, наверное, когда началась эта война, и перестрелки в Донбассе, то вообще все новости сначала прекратились. То есть, Украина перестала существовать. То есть, как будь-то там всё хорошо: о ней нигде ни по какому каналу ничего не говорили. Может быть, по Аль-Джазире минут пятнадцать.

 

Артём Войтенков: Аль-Джазира, это арабская?

 

Максим Кузнецов: Аль-Джазира арабская, но она сейчас идёт по кабельному телевидению и она проамериканская. Сильно, причём, проамериканская. Когда случилась аннексия Крыма, вытащили вот эту мерзавку Хрущёву, каких-то ещё экспертов, которые с пеной у рта доказывали, что Крым, вообще, это не русская территория

 

Артём Войтенков: А Хрущёва, это дочка?

 

Максим Кузнецов: Хрущёва – внучка, насколько я понимаю. Она очень удачно в этот момент написала книжку, ей надо было эту книжку продавать и её помещали в каналах, чтобы она там рекламировала свою книжку и в то же время хаяла всё, что можно хаять. Она просто злобно относится ко всему русскому, по-моему. Выступает таким русским экспертом.

 

Артём Войтенков: Она в России-то жила вообще?

 

Максим Кузнецов: Не известно. Она, по-моему, где-то рядом со мной, она в Гарварде профессор какой-то. Я не знаю, что она из себя представляет, но по телевизору выглядит она отвратительно просто. То есть, с такой злобой о своей стране говорить не надо. Можно критиковать свою страну, но нельзя так огульно всё хаять. Это неприятно.

 

И вот прошла эта волна после Крыма, потом опять всё это ушло в никуда. Не было никакой украинской войны, и здесь американцы сбили этот самолёт. Или американцы, или украинцы – кто его там сбил.

 

Артём Войтенков: Вы имеете в виду вот это Боинг нидерландский.

 

Максим Кузнецов: Ну, да, малазийский, нидерландский. При этом, видно было, мне во всяком случае, что это подготовленная акция. Потому что, сразу по всем внутренним маленьким новостным каналам, которые ни о чём, кроме сгоревших домов и местных новостях, и местной погоды вообще ни о чём не говорят, здесь неожиданно их очень сильно заинтересовала судьба этого лайнера и её муссировали по полчаса по часу в день, что очень много.

 

Причём, разговор шёл так.

— Самолёт мог быть сбит?

— Мог.

— Мог быть сбит российской ракетой?

— Мог.

— Значит, это ракета Путина, значит, он это сбил.

И потом начинается уже после маленького короткого вступления, что могло бы быть «а если б острым, а если б в глаз», — сразу это принимается, как аксиома, и потом уже разговаривают о том, что Владимир Владимирович Путин сбил это всё своей собственной ракетой.

 

Артём Войтенков: Причём, лично нажал на кнопку.

 

Максим Кузнецов: Лично нажал на кнопку, и он такой злобный монстр. Я когда летел через Лондон, через три дня после этого, огромными буквами было написано: » Families killed by ‘Putin the terrorist'». В английском Иван Грозный звучит как Ivan the Terrible. «Грозный» не могут перевести, они переводят, как ужасный. А здесь, в кавычках — ‘Putin the terrorist’. То есть, огромными буквами всё это. Я перевернул пару газет, это просто волна какой-то дезинформации и дискредитации президента другой страны.

 

Артём Войтенков: Нормальное дело: война есть война.

 

Максим Кузнецов: Война есть война, но если раньше хотя бы пытались как-то сохранить лицо. Если говорили неправду, то может быть, частично. Или говорили правду, её какую-то часть убирая, или как-то перетасовывая факты. Сейчас просто, по-моему, откровенно врут. Вот просто в наглую пишут какой-то абсолютно абстрактный текст, который никакого отношения к реальным событиям не имеет, и подают по телевизору. Причём, все каналы одинаково. Все новостные каналы показывают одно и то же. Газеты пишут одно и то же. Свободной журналистики, по-моему, не осталось совершенно. То есть, может быть, она где-то есть, но до публики это не доходит. Я, например, этого не вижу.

 

В Соединённых Штатах есть свобода слова: можно выйти в поле и поорать всё, что хочешь. Вперёд! Никто тебя слушать не будет. Ты находишься в вакууме таком.

 

Есть оппозиция, которую, кстати, поддерживает и президент России и выступает против этой банковской олигархии, которая посадила в рабство всю страну практически, весь мир. Соединённые Штаты от этого страдают ещё больше, чем все остальные, потому что люди живут в рабстве, это финансовое рабство. И они против этого выступают. Но когда посмотришь сколько народа посмотрело этот ролик, того же Алекса Джонса, то там может быть 2 миллиона, а народу-то 300 миллионов. То есть процентное соотношение людей, которые хотят об этом узнать, оно очень маленькое. Остальной публике… Не то чтобы они даже не хотят, они об этом не думают. У них своя какая-то жизнь. В основном народ жутко необразованный, а образованные люди, они находят себе какое-то хобби, они в этом маленьком мире живут. У одного моего знакомого: он любит классическую музыку, он ей увлекается, он этим живёт. Всё вращается вокруг классической музыки, концертов, то есть никакой другой жизни. Он об этом не задумывается.

 

Артём Войтенков: Ну а вы сказали, что там народ не образованный, ну а насколько просто? Вы не первый, кто это говорите, с одной стороны. С другой стороны, разговоры про то, что они тупые, как говорит Михаил Задорнов, я в это тоже не верю.

 

Максим Кузнецов: Большая страна – все тупыми быть не могут.

 

Артём Войтенков: Да.

 

Максим Кузнецов: Большая страна и достаточно успешная. Люди обычно, хороши в профессиональном уровне, то есть, есть какое-то профессиональное занятие и человек хорошо это обычно знает. Ну, на таком более высоком уровне. Мы не говорим о доходах 50 тысяч долларов. То есть, 50 тысяч долларов — это будет, да, действительно тупой. Доход определяет образование.

 

Артём Войтенков: 50 тысяч долларов в месяц?

 

Максим Кузнецов: Нет, в год. Это, что раньше было таким средним классом, это какие-то там клерки, нажиматели кнопок, подачи бумаг, то есть такая достаточно простая работа, не творческая. И такие люди будут не образованные. Но у всех есть, что называется, street smart. Street smart – это уличная такая соображаловка. Они знают где чего можно сэкономить, где можно заработать, то есть вот это у всех развито совершенно прекрасно. Значительно лучше, чем у нас, по-моему.

 

Артём Войтенков: Но вы говорите не образованные. Ну, а уровень, какой? Как это, если сравнить с нашими людьми, что это такое?

 

Максим Кузнецов: У меня был всегда хороший тест. Я когда попадал в новую какую-то компанию, спрашивал: «Что за столица в Бельгии? Какой город – столица Бельгии?» Девять из десяти вам не скажут. Что-то знают, в чём-то знают, что-то нет, то есть с нашим образованием, советским особенно, сравнить нельзя. Потому что у нас было широкое, такое разностороннее образование. Нам рассказывали о географии, нам рассказывали историю, то есть нам рассказывали историю Соединённых Штатов, например.

 

Артём Войтенков: В том числе.

 

Максим Кузнецов: В том числе. Там историю массируют совершенно по-другому, то есть подают. Историю Соединённых Штатов они действительно изучают долго, историю мира изучают не очень много. У моего сына в школе, Китай изучали шесть недель почему-то. Францию, Нидерланды, Наполеона, Россию прошли где-то там недели за полторы.

 

Артём Войтенков: Да, действительно странно.

 

Максим Кузнецов: Фокус другой. Вторая Мировая Война очень интересно освещается.

 

Артём Войтенков: Советский Союз там есть хотя бы?

 

Максим Кузнецов: Советский Союз есть, какие-то даже битвы там говорят. Но фокус сам войны был, оказывается, о евреях: евреев начали убивать, американцы защитили евреев, параллельно так, походя, спасли французов. А там какие-то русские бились, ну, мы тоже бравые вояки им помогли.

 

Меня поразило — в Пуэрто-Рико. Пуэрто-Рико – это Карибский остров, прям напротив большого какого-то здания, где-то 100 метров – памятник Холокосту. Почему в Пуэрто-Рико?

 

Артём Войтенков: Да, действительно, странно.

 

Максим Кузнецов: Единственный еврей, который умер в Пуэрто-Рико, наверное, это был человек, который напился и утонул. Почему там памятник Холокосту? Я понимаю, в Польше поставить, да действительно, а там не имеет никакого смысла. Тем не менее, стоит.

 

Артём Войтенков: Как вообще, люди сами, между собой, общаются?

Какие интересы у них? Вот это — взаимоотношения людей между собой.

 

Максим Кузнецов: Создаётся клуб по интересам такой. Он сам собой организуется. Я, например, играю в теннис и мне всегда везло, что я где-то приезжаю, могу найти игроков своего уровня. И, обычно, глупые люди в теннис не играют.

 

Артём Войтенков: То есть в большой?

 

Максим Кузнецов: В большой. Есть о чём поговорить, есть, о чём даже поспорить. У меня сейчас очень интересная, образованная, хорошая компания, с которыми мы играем — людей, которые уже в возрасте там 50, 60 лет.

 

Когда я жил в Субурбии, в американской, там клуб по интересам был другой. Там с пятницы по воскресенье идёт такое пьянство бытовое. Покупаются литры, литры, гекалитры пива, какого-то дешевого вина. Эта группа людей там она как-то перетусовывается с одного дома в другой, с какими-то разговорами ни о чём. И такое, бытовое пьянство. Но в воскресенье оно, правда, прекращается, все идут в понедельник на работу. С понедельника до пятницы они работают, потом в пятницу опять ящики пива: «Давайте выпивать». Жутко скучно, на самом деле.

 

Артём Войтенков: Это какой-то небольшой городок, да? Насколько я понимаю.

 

Максим Кузнецов: Это пригороды, где стоят частные дома. Они стоят на участке по акру, по пол-акра, зависит от района самого. Обычно в таких районах люди живут примерно одного достатка. По сему, как-то определяются интересы.

 

Артём Войтенков: Мне, кстати, Тим Керби рассказывал, что всё время, когда его про жильё спрашивал, он говорит «плохой район, хороший район». Насколько это большое значение имеет?

 

Максим Кузнецов: Большое значение имеет. Один и тот же дом может стоить там 70 тысяч долларов в одном районе и 700 в другом. От самого дома ничего не зависит.

 

Артём Войтенков: От конструкции, имеется в виду, его размера.

 

Максим Кузнецов: От конструкции, да. Район определяется. Я всегда смотрел на школу. Есть школы совсем плохие, есть школы получше. Закончив хорошую школу, у вас больше шансов попасть в университет, там куда-то, получить какое-то получше образование, то есть там есть какой-то средний балл, который определяется не только самой учёбой, но и школой. В институт принимают по среднему баллу, потом надо написать эссе, потом должны быть внешкольные интересы, какой-то спорт, желательно. Тогда у вас больше возможности, больше институтов вас хотят. Всегда найдётся институт, который вас хочет, потому что это всё деньги в конечном итоге. Вы платите им за обучение, поэтому они вас по определению хотят. Есть те, которые говорят: «Мы будем выбирать из получше». Как MIT, например: там и дорого, и поумнее надо людей. А потом там идёт ниже, ниже, ниже.

 

От школы зависит стоимость района. А школа определяется бедностью населения.

Во-первых, школа финансируется из налогов города, то есть, есть дома, они платят налог на недвижимость и из этих денег финансируется школа. То есть покупается оборудование, нанимаются учителя, там определяется размер классов. А, помимо этого, люди без достатка — они работают больше. Они могу работать две работы, три работы, уж, сколько им придётся. А вот если они не работают, то они, значит, пьют или наркоманичают, потому что делать больше нечего. Соответственно, дети у них либо без присмотра или всё равно без присмотра. И такие дети не очень хорошо учатся и, таким образом, снижают показатели школы. Вы пытаетесь попасть в район, где поприличнее школа, поприличнее уровень дохода, соответственно, тогда вы можете хоть какое-то образование ребёнку своему дать.

 

Артём Войтенков: Ну а что ещё определяет как бы статус района, кроме школы?

 

Максим Кузнецов: Да больше ничего. Близость к центру города, есть традиционные, исторически какие-то дорогие районы.

 

Артём Войтенков: То есть, получается, школа – это то, что районообразующее что ли?

 

Максим Кузнецов: Да. Это районообразующее. Самые дорогие районы, например, какой-то Columbus81, Park Avenue в Нью-Йорке или Beacon Hill в Бостоне. Там нет вообще школ. Там по определению, если вы там живёте и у вас есть дети, то дети будут ходить в частную школу.

 

Артём Войтенков: А вот интересно было бы узнать, что изменилось в США, когда вы туда приехали, это 90 годы начало, и сейчас. Прошло же 20 лет и какие-то изменения в государстве всё-таки происходят. И насколько они сильны?

 

Максим Кузнецов: Аналогично, если вас взяли за горло и так по чуть-чуть сдавливают всё время. Вот вас держат и душат, и душат – не много, но постоянно. И вот это душение оно усиливается и усиливается, усиливается и усиливается, то есть оно идёт со всех сторон. Налоги как-то скачут, меняются. Даже когда говорят, что они снижаются, они всё равно повышаются каким-то образом, по чуть-чуть. Вам здесь налог снизили, а вот здесь какие-то платы подняли. Как-то это всё – прослушивание телефонов, уже даже и никто не возражает, в общем: «Ну, прослушивают и прослушивают. Мол, мне скрывать нечего, пускай прослушивают».

 

Артём Войтенков: А что, это как-то видно, слышно, что тебя прослушивают?

 

Максим Кузнецов: Это не видно и не слышно, но об этом же говорят. Понятно, что каждый телефон — это шпион в кармане.

 

Артём Войтенков: Ну, да.

 

Максим Кузнецов: Знаете: где вы там и что вы там. Периодически по телевизору показывают, как кого-то поймали благодаря тому, что бандит ограбил банк и сделал какой-то пост в facebook: «Я там-то и там-то». Туда приехали, его забрали сразу же.

 

Артём Войтенков: Странные грабители.

 

Максим Кузнецов: Ну, да. Люди, которые грабят банки, они не самые умные обычно. В каком-нибудь районном отделении банка, там более 10 тысяч долларов вы оттуда не возьмёте, их там просто нет.

 

В Массачусетсе любят всё запрещать, это их любимое дело. У нас, например, есть несколько озёр, рядом с моим домом есть озеро, напротив рядом с магазином есть озеро, рядом озеро огорожено забором. В моём же просто висят огромное количество плакатов «Купаться нельзя», потому, что это водохранилище. Вот нельзя и всё.

 

Артём Войтенков: И не купаются?

 

Максим Кузнецов: И не купаются. Ну, так, в очень жаркое лето, можно заметить, что кто-то зашёл по колено. Чтобы кто-то плавал – не видно. В Лос-Анджелесе нельзя, например, на пляж вечером взять девушку. Вы хотите ночью с девушкой пройтись по пляжу, романтическая такая, часов в 10 вечера, темно уже. А нельзя. А вас арестуют. Почему нельзя? Не понятно. А вот нельзя и всё тут. Создается такое полицейское государство, когда вам постоянно показывают силу властей. Если полицейский кого-то арестовывает, то там обязательно прилетит куча народу: будет 10 полицейских. Когда вас останавливают на машине за превышение скорости, например, надо сидеть в машине, держать за верхушечку руля, особенно если ночью. Он подходит сзади, светит на вас фонарём и никаких попыток дёргать руками лучше не надо.

 

Артём Войтенков: А что, могут застрелить?

 

Максим Кузнецов: Вряд ли, но неприятностей можно нажить много. Из машины могут вытащить, надеть наручники, посидишь в наручниках, пока разберутся. Полицейские, правда, в основном все вежливые. Мне такие откровенные психопаты не попадались. Хотя говорят, что есть. Но я их не видел.

 

Артём Войтенков: В большой системе всегда есть пара паршивых овец, которые…

 

Максим Кузнецов: Полицейский – это вообще работа такая, достаточно низкооплачиваемая: где-то порядка 45, 50-70 тысяч. В большом городе может быть тысяч 90.

 

Артём Войтенков: То есть это на уровне того офисного «планктона», получается.

 

Максим Кузнецов: Ну да. Это, в принципе, то же самое. Та же самая работа. Но у них хорошие все остальные, называется benefits: пенсия, страхование медицинское, ранний выход на пенсию, какие-то там звёздочки, поэтому денег предлагать не имеет смысла просто. Они теряют не только зарплату, они теряют всё, что в будущем. Если вы даёте полицейскому денег, вы же не будете об этом молчать. Вы, наоборот, придёте в какой-то соседний бар и скажете: «Я вот сейчас проезжал, дал ему 100 долларов, и он меня отпустил». Соответственно, дойдёт до начальства и его вышибут с работы.

 

Вообще взятки в Соединённых Штатах берут мало. Но берут. Особенно на городском уровне. Периодически арестовывают каких-то местных депутатов или как они там называются, которые берут тысяч 10, 15 — не много, рискуя причём очень многим. Не знаю — почему они это делают, но делают. Жадность. Взяточничество не распространено.

 

Что мне нравится в Соединённых Штатах? Это тематика различных городов. Всё-таки какой-то опять-таки созидательный подход, как сейчас в России говорят, креативный.

 

Артём Войтенков: Не по-русски.

 

Максим Кузнецов: Не по-русски, созидательный подход к деятельности города. Вообще всё – коммерческая единица. Город – это коммерческая единица. Город надо продать компаниям, которые в этот город приедут, создадут рабочие места. Чем больше у вас рабочих мест, тем больше, соответственно, пользы городу самому. Экономика вращается, деньги должны ходить.

 

Бостон, например, у него тематика двойная: образовательный город, то есть много институтов таких, уважаемых институтов, как Harvard и MIT, ещё парочка есть более местного значения, куда народ едет обучаться. Но это значит, что по окончанию обучения у вас есть большой выбор специалистов, которые могут на вас работать. Компании предлагается открывать офисы и какую-нибудь из исследовательских работ, особенно в химической, биохимической, медицинской, делать исследования. Немножечко развита компьютерная индустрия, но не очень сильно — в других городах лучше. То есть они как-то говорят, что у нас есть образование, у нас есть рабочая сила, приезжайте к нам, у нас будете жить. Да и всё это обустроено с комфортом, с общественным транспортом, то есть на машине вам ездить не нужно, можете поехать на поезде, который ездит, правда, отвратительно, но ездит.

 

Я всегда удивляюсь: московское метро, сколько я лет на нём ездил, никогда больше двух минут там поезда не ждёшь и он едет. Американский поезд можешь ждать, в Бостонской станции, минут 15, он может проехать, встать на полчаса между станциями просто так, постоять там, именно с полчаса, а то и дольше. Потом обратно дальше поехать. Какие-то переполненные трамваи, потому что они выезжают на улицу, заезжают обратно под землю, разные пути и состоят из разного типа поездов.

 

Артём Войтенков: А как же рассчитывают? Можно же на работу опоздать.

 

Максим Кузнецов: Можно опоздать. У меня жена опаздывает с завидной периодичностью. Раз в неделю она на час опаздывает на работу.

 

Артём Войтенков: У нас сейчас в Москве люди многие пересаживаются с автомобилей на метро, потому что на метро можно доехать за нужное время. На автомобиле ты можешь добираться неизвестно сколько времени: можешь быстро, а можешь и на два часа застрять.

 

Максим Кузнецов: Пробки существуют, но они, в отличие от российских, они как-то рассасываются. После Соединенных Штатов в России ездить легче. Скорость пониже.

 

Артём Войтенков: Там более высокие ограничения?

 

Максим Кузнецов: Там же в милях. Там 40 миль в час это 60 км/ч. 1.6 километров — это миля. Поэтому всё рассчитывается в милях, скорость, в принципе, выше. Плотность автомобилей на дороге тоже выше. И линий больше. Единственное, чего в Соединенных Штатах нет, это постоянного обгона.

 

Артём Войтенков: А, то есть, все ровно едут и едут.

 

Максим Кузнецов: Тебе не нужно выходить на встречную линию, у тебя всегда две полосы будет, на межгородской какой-то дороге. А на маленькой дороге не имеет смысла обгонять, потому что всё равно ты 100 км/ч не поедешь: там дома, дети. Зачем? Это не разумно просто.

 

Артём Войтенков: Ну, если б все были разумные.

 

Максим Кузнецов: Ну, а для неразумных существуют полицейские, которые вас тут же оприходуют. Полицейских много, их не так вот как в России, я не видел там особо много милиции, полиции. А там курсируют постоянно. Белому населению показывают с утра в новостях, что случилось в негритянских районах: как они там друг друга поубивали. Таким образом, белому населению внушается: «Смотрите, как у них плохо. Поэтому у нас так много полиции, поэтому это хорошо, мы вас охраняем. Нужна власть, поддерживайте власть, потому что власть вас охраняет от этих охламонов». А тех охламонов — арестовывают и долбят, держат в страхе, чтобы это насилие не выплёскивалось из неблагополучных районов в благополучные.

 

Артём Войтенков: Прямо такое есть разделение: чёрные кварталы, китайские, азиатские, белые или их перемешивают?

 

Максим Кузнецов: Во многих городах есть. В Джэксон (Миссисипи) там железная дорога, если вы едете к северу от железной дороги, там будут жить белые, поехали на юг — там все чёрные.

 

Артём Войтенков: Что-то в последнее время, мне рассказывали: там нельзя негра негром называть, или негра чёрным называть.

 

Максим Кузнецов: Нет, чёрным считается нормальным, Black.

 

Артём Войтенков: Это можно.

 

Максим Кузнецов: А негр – это не хорошо.

 

Артём Войтенков: Это типа уже как ругательство, как оскорбление.

 

Максим Кузнецов: Политически некорректно. Даже есть страна такая Нигер.

 

Артём Войтенков: Нигерия.

 

Максим Кузнецов: По-английски она звучит как найжир (Niger).

И ударение у нас даже поменялось, хотя слово французское. Но, дабы не обидеть негритянское население Соединённых Штатов, называют найжир.

 

Артём Войтенков: Коли мы коснулись этой темы политкорректность там: у нас потому что такого нет, в принципе.

 

Максим Кузнецов: У нас, да.

 

Артём Войтенков: У нас можно сказать, по большому счету, всё, что ты думаешь. В рамках допустимых приличий и вежливого общения.

 

Максим Кузнецов: На самом деле политкорректность – это придумано, я даже не знаю, кем и для кого. Опять, кому-то выгодно делить население. И политкорректность служит таким ещё рычагом надавливания на каких-то не согласных. Невозможно делить людей по расовому признаку, есть замечательные чёрные люди, есть идиоты белые, есть идиоты китайцы и хорошие китайцы. Неграм просто тяжелее, потому что они изначально финансово несравнимы с белым населением. Живут они в таких, довольно тяжёлых, плохих условиях. Школы у них отвратительные, читать там люди не умеют. В принципе. Не знают, как читать там, в 9 классе.

 

Артём Войтенков: То есть, как так можно вырасти взрослым и не…

 

Максим Кузнецов: Не знать, как читать. Многие белого населения не знают, как читать, не могут читать.

 

Артём Войтенков: Подождите, а это же в современном мире невозможно. Даже куда-то ты едешь, идёшь, тебе что-то надо, документы подписать, ещё что-то. Как ты не умеешь читать?

 

Максим Кузнецов: Документы, даже если вы можете читать, вы их не поймёте. Документ составлен специальным канцелярским языком, как в Швейке «душит параграф», там — то же самое: «Душит и рулит параграф». Понять этот язык очень тяжело. Поэтому можно и не читать: обычно проглядываешь и подписываешь. А вывески народ читает. Человек может прочитать название чего-то, но прочитать книжку — это для многих невозможная задача. Никто и не читает. Не знаю, у вас показывают или нет здесь богатые дома, каких-то выдающихся спортсменов, деятелей культуры.

 

Артём Войтенков: Вы знаете, я телевизор не смотрю наш, но что-то иногда показывают.

 

Максим Кузнецов: В Америке были такие шоу, когда показывают какие-то там шикарные дома: 18 комнат, вот здесь у меня бильярдная, вот здесь у меня кинозал, вот здесь у меня плавательный бассейн. В доме ни одной книжки нет. Нет полки для книжек, просто их нет. То есть человек не читает, он живёт в этих 18 комнатах, он переходит из бассейна в бильярдную. Библиотека — слова такого он не знает. Это часто. Но, опять-таки, есть люди, которые и читают, и любят читать, то есть огульно нельзя всех взять под одну гребёнку.

 

Никто, конечно, российских терминов употреблять не хочет. И просто незачем. Но сами между собой чёрные люди разговаривают так довольно-таки грубо. Они друг друга называют нигером. Но это уже более такого внутреннего сленга. Тебе не предлагается так называть человека, а между собой можно. Это как евреи рассказывают еврейский анекдот.

 

Артём Войтенков: Понятно.

 

Максим Кузнецов: В Джорджии было отношение к сексуальным меньшинствам такое ровное, но без особой истерики и особой популяризации. Вообще юг Соединённых Штатов – это такое религиозное сообщество, в основном баптисты. Это огромные церкви, при которых спортивные поля — центр общения. Церковь зарабатывает деньги тем, что она собирает вместе людей, опять-таки, клуб по интересам. То есть, есть какое-то подобие сообщества.

 

В Массачусетсе церкви тоже есть, они не настольно большие. И больше развита вот эта вот пропаганда толерантности и гомосексуализма. Периодически там показывают какую-то сумасшедшую мамашу (не так давно я видел), она жаловалась и пыталась судить школьный район за то, что её сына не пускают в женскую уборную. Мальчик в 5 классе, она с детства, или в каком там 4 классе, она с детства его одевает в платья и обращается к нему, как с девочкой. Понятно, что он себя чувствует девочкой. Мамаша такая. Она говорит, что он родился таким. Такие вещи показываются.

 

В школе, раз в год у моего сына устраивали какое-то общешкольное собрание называется «It’s o’key to be gay». Типа «Нет ничего страшного, если ты гей». В принципе, ничего страшного в этом нет, но рассказывать об этом детям совершенно не обязательно, они сами разберутся, им надо дать вырасти.

 

Там же три школы: начальная, средняя и старшая. Начальная – это с 1 по 5 класс, средняя – это 6, 7, 8, старшая – 9, 10, 11, 12. Уже в средней школе, с 6 класса, у них был Gay-straight alliances, «Содружество между геями и не геями». Какое в 6 классе может быть гейство, я вообще не понимаю. Но это как-то так немножечко внедряется в школу. Очень часто несёт обратный результат, между прочим. В 7-ом классе, как раз в этой средней школе, был большой скандал, даже по телевизору по местному что-то там говорили, показывали. Семиклассник сделал веб-сайт и назвал…

 

Артём Войтенков: А по-русски?

 

Максим Кузнецов: Не цензурное. «Я ненавижу таких-сяких евреев». Потом то же самое было с чёрным населением, то же самое с геями периодически происходит. Такая большая, массированная пропаганда часто в детях вызывает обратную реакцию. То есть они совсем не толерантны. Но за это наказывают, за какие-то преступления, на этих вот несогласиях с сексуальными привычками и почвами дают ещё дополнительные какие-то сроки.

 

Я хотел сказать об оппозиции американской.

Борьба с оппозицией ведётся на разных уровнях. Чаще всего человека лишают средств к существованию.

 

Артём Войтенков: Оппозиция — это кто, что? Что за люди?

 

Максим Кузнецов: Оппозиция — это те люди, которые говорят, что правительство нарушает Конституцию США. На самом деле нарушений достаточно много.

Во-первых, в Конституции США нет слова «демократия». Демократия — это когда большинство навязывает свою точку зрения меньшинству. А Соединённые Штаты в Конституции записаны Республикой, что значит «У меня есть права и никакие законы не могут эти права отнять», то есть они неприкосновенны: свобода слова, свобода владения оружием. Написано, что нельзя государству за мной шпионить — это нарушение Конституции. И оппозиция — это люди, которые выражают какую-то свою точку зрения по этому поводу.

 

Был показательный случай. Человек по фамилии Чёрчелл, по-моему, он был индейцем, настоящим американским индейцем, был профессором, по-моему, в Колумбии. В 2002 году он опубликовал академическую работу, статью в каком-то своём академическом журнале, где он сравнил для красного словца погибших в торговых зданиях-близнецах с «Эйхманами» капитализма. Эйхман (Eichmann) был, по-моему, бухгалтер нацистов, он делал свою работу, сам вроде никого не убивал, но, тем не менее, служил нацизму. У него была такая аналогия. Его попёрли с работы, его «промыли» по телевизору, то есть тут же, заставили извиняться публично перед всеми, «как я так, всех обидел». Его уволили с работы, и с тех пор он пытается отсудить хоть какие-то средства к существованию. То есть уволили без выходного пособия. Он больше не нанимаемый. Он был профессором, а сейчас он может подметать улицы, если востребуют. Вот это самый простой способ борьбы с оппозицией.

 

Второй способ борьбы с оппозицией, которая сама уже на Ютубе где-нибудь, типа Алекса Джонса (Alex Jones), их изображают немножечко сумасшедшими, параноидными. То есть, когда говорят о том, что вполне вероятно, что теракты 11 сентября устроила какая-то секретная служба США, может быть, не прямо, а с какой-то помощью, Клинтон, выступая, говорил: «How dare you?» То есть это настолько такая, невозможная идея, что «Как вы смеете об этом даже упоминать?» А почему, в общем-то, не упоминать? Там много достаточно таких, вопросительных вещей. Когда после десяти лет видно, кому это выгодно и что от этого получилось, то вопрос-то, наверное, задать нужно, но это даже не рассматривается как какой-то официальный вопрос. То есть ни одна официальная газета не будет ничего печатать по этому поводу, а что печатает маленький листочек в какой-нибудь деревне — всем наплевать.

 

Артём Войтенков: Правильно, его читают десять человек и всё.

 

Максим Кузнецов: Да, читает десять человек — да ради Бога: пишите, что хотите

 

И самый такой высокий уровень борьбы — это, по-моему, убийство. Тоже не понятно («не пойман — не вор»), но был такой режиссёр, который снял фильм «Америка: от свободы до фашизма», Аарон Руссо (Aaron Russo). Его известный фильм — это «Поменяться местами» с Эдди Мёрфи (Eddie Murphy), но он после этого превратился в большого правозащитника. Он снял этот фильм, ещё у него парочка интервью, ещё какой-то фильм о налогообложении. Он так взял и неожиданно умер.

 

Артём Войтенков: После разговора с Ротшильдом, насколько я помню.

 

Максим Кузнецов: Ну, да. С Рокфеллером он дружил. Это в интервью у него есть. Умер. Вроде как у него был рак. Действительно был рак или нет — никто не знает. Умер и умер: больше фильмов нет.

 

Потом был такой Джордж Карлин (George Carlin) — это американский стэнд-ап, то есть человек стоит на сцене, что-то смешное говорит — все смеются. Он начинал в 50-е годы или в 60-е как очень такой приличный комедиант с такими, лёгкими шутками. Потом он пошёл в какую-то «шокирующую терапию», начал матерно ругаться и тоже каким-то таким образом получил известность. Но там уже не интересно его слушать.

 

А последний его концерт был очень серьёзным политическим анализом современной системы, когда он говорит о послушных работниках, о том, что «Вот вы все послушные работники, из вас это делают, это нужно государству. То есть человек, который просто работает, одалживает деньги и в этом цикле просто живёт – это выгодно государству». И там народ даже и не смеялся, потому что там смеяться-то не над чем. Там такая суровая, серьёзная правда. Он тоже после этого концерта взял и умер. Он был старенький, ему лет 75, наверное, но, в общем-то, народ Соединённых Штатах живёт до девяноста лет совершенно спокойно. И с его деньгами мог бы, наверное, и жить, но взял и умер. Откуда это идёт — я не знаю. Может быть, он действительно умер от естественных причин, а, может, ему помогли.

 

И самое большое — это просто замалчивание. Те люди, которые выступают в оппозиции, «вы — сумасшедшие, и вас просто никто слушать не будет».

 

Артём Войтенков: Тем не менее, там же есть Рон Пол.

 

Максим Кузнецов: Ну, вот Рон Пол (Ron Paul) есть.

 

Артём Войтенков: Ещё какие-то люди. Я просто не помню их имена.

 

Максим Кузнецов: Пол Крейг Робертс (Pol Kreig Roberts), Алекс Джонс, они есть. Но Рона Пола не показывают в принципе по телевизору. У него есть сейчас сын сенатор, Рэнд Пол (Rand Paul) — тоже его особенно часто не показывают, но он ничего такого оппозиционного не говорит. Они — «изоляционисты», и по их точке зрения Соединённые Штаты должны быть сами по себе, никуда не лезть, правительство должно быть меньше, налогов должно быть меньше и люди, мол, сами должны регулировать все вопросы, то есть «бизнес сам себя отрегулирует», что, может быть, правда, а, может быть, и нет.

 

Медицинское обслуживание не может быть, на мой взгляд, бизнесом, потому что люди будут платить за своё здоровье, за свою жизнь столько, сколько у них есть. В Соединённых Штатах инфляции не очень заметна, но есть «пузыри», куда инфляция всё-таки выползает. Денег напечатали много, и вот медицинское обслуживание — это один из этих вот секторов экономики, где инфляция довольно приличная: 25% в год — это запросто.

 

Артём Войтенков: Ого! Это страховка так дорожает или обслуживание медицинское?

 

Максим Кузнецов: Страховка дорожает, соответственно, и медицинское обслуживание. Изначальный план Обамы, который называется Obama care, предусматривал в себе какую-то государственную страховую компанию, где каждый может купить себе страховку, а частным компаниям предлагалось предлагать свои планы, и кто хочет, тот и купит. Государственный план предлагалось держать на каком-то определённом уровне — это регулирование цен. Тут же были большие дебаты: «Это превращается в социальную медицину, мы превращаемся в социалистическую страну«. Соответственно, этот государственный план убрали. И сейчас все планы, которые есть на exchange (exchange — это рынок страховок: ты идёшь, выбираешь себе страховку), они все превратились в большое выжимание денег из населения, ты обязан его купить. То есть это налог ещё дополнительный.

 

Есть такое в медицинской страховке понятие — deductible, то есть деньги, которые ты платишь из своего кармана. То есть, если вы идёте к врачу, то вам предлагается заплатить небольшую сумму, там, тридцать долларов за визит, а всё остальное покрывает страховка. Сейчас все планы в Массачусетсе, которые я смотрел, они поменялись. Сейчас у вас есть deductible пятитысячный, двухтысячный. Чем меньше deductible, тем дороже месячный план, месячный платёж. То есть вы платите полторы тысячи долларов страховой компании и у вас есть, там, две тысячи долларов deductible . То есть все визиты до двух тысяч долларов вы оплачиваете из своего кармана. Когда вы достигается двухтысячного предела, тогда начинается платёж страховой компании. Но при этом вы им тоже платите и платите им не мало, совсем не двадцать долларов в месяц — там счёт идёт на тысячи.

 

Артём Войтенков: Вы имеете в виду — вот эта ежемесячная страховка.

 

Максим Кузнецов: Да, ежемесячная страховка. Она платится ежемесячно. Что хорошо в Obama care — то, что если у вас какая-то существующая болезнь, у человека, например, астма, раньше вы не могли себе купить страховку. Если вы теряете работу или открываете свой бизнес и вам нужно купить страховку для здравоохранения, астму у вас бы исключили из этого плана, потому что она у вас уже была к тому моменту, когда вы покупаете страховку.

 

Артём Войтенков: То есть «мы её вам не оплатим».

 

Максим Кузнецов: Да, «мы вам её не лечим». Сейчас это сделать нельзя, вам должны эту страховку продать, но при этом, может, цена и будет выше, я не знаю, всё упирается в деньги. Неимущему населению как раз от этого плана очень хорошо, потому что им не просто дешевле планы предлагают, но ещё и дотации доплачивают. То есть, если у вас денег нет совсем, то страховка у вас будет бесплатная, или совсем мало денег.

 

Артём Войтенков: Значит, она всё-таки есть?

 

Максим Кузнецов: Двадцать тысяч долларов год, вы покупаете этот план, он вам стоит пятьсот долларов в месяц, у вас какой-нибудь deductible пять тысяч. Вам дают пятьсот долларов на покрытие этого плана, поскольку у вас денег нет, и добавляют как бы вот этот deductible. То есть посылаете какие-то бумаги, говорите: «Я неимущий, мне нужно покрыть deductible». Но это для совсем бедных. То есть для того, чтобы получить какую-то помощь государства, нужно не иметь денег совсем, то есть очень маленький доход. Кому эта страховка нужна? Лучше денег заработать.

 

Артём Войтенков: Я так понимаю, что страховка, вот эта Obama care программа, она стала выгодна для тех, у кого вообще денег нет, а для тех, у кого деньги, в общем-то, есть, это даже где-то хуже сыграло?

 

Максим Кузнецов: Да. У них просто забрали, дополнительным налогом у вас взяли полторы тысячи долларов в месяц просто вытащили из кармана.

 

Обычно работающее население получает страховку от работодателя, поэтому это незаметно. Страховку сами люди покупают, когда у них какое-то своё предприятие, индивидуальное предприятие, кода они работают по контракту — таких тоже достаточно много.

 

Артём Войтенков: Хорошо. А вот вопрос про Россию. С одной стороны, нам говорят, что американцы думают, что русские живут тут в обнимку с медведями, в ушанках ходят, балалайка, там, бутылка водки. Другие говорят: «Да нет, это всё не так. Американцы примерно понимают, что у нас тут происходит, как люди живут». Вот что на самом деле?

 

Максим Кузнецов: 90% американцев о России просто не думают.

 

Артём Войтенков: Даже не задумываются?

 

Максим Кузнецов: Никак. Они и о Мексике не думают, ни о Канаде, и даже ни о соседнем городе. Они думают о хлебе насущном.

 

Артём Войтенков: Ну, как? Хлеб насущный — это понятно, но кроме этого надо же чем-то интересоваться. Те же новости, они же про что-то говорят, про мировую обстановку.

 

Максим Кузнецов: Они говорят о спортивных командах. Вот американский футбол — это огромное событие. Американский футбол, футбольная команда побеждает или проигрывает, бейсбол, хоккей, баскетбол — да и всё, пожалуй.

У среднего мужчины такого, усреднённого: 90% жизни — это спортивные какие-то состязания по какому-то виду спорта, который ему нравится. Остальное — это поесть, выпить, поспать, как доехать на работу побыстрее, как с работы побыстрее приехать, чем заплатить за дом, за газ, за машину, за бензин.

 

К вам постоянно приходят счета. Они на самом деле давят. То есть вам приходит счёт за электричество, вам приходит счёт за телефон, вам приходит счёт за машину, вам приходят какие-то налоги от города — это каждый месяц случается. То есть это такое давление работать и думать только о том, как бы эти счета заплатить. Счета за кредитные карты, если вы их набрали. Поэтому никаких мыслей о других странах… Ни у кого свободного времени нет, да и голову загружать не охота — зачем?

 

Артём Войтенков: Вы сейчас рисуете такую безрадостную картину, что там все работают с утра до вечера и только и делают, что оплачивают счета.

 

Максим Кузнецов: Работают очень много, да. В компании, в которой я работал последней, вот у нашего среднего персонала — «планктона», рабочий день начинался в семь часов утра, они должны были быть на работе, начинать нажимать на свои кнопочки и что-то делать, какую-то административную чушь. Заканчивалось всё это где-то в семь часов вечера, и народ сидел ещё и попозже.

 

Артём Войтенков: Это уже 12 часов и больше. А как же трудовое законодательство?

 

Максим Кузнецов: Да, двенадцать часов. Платят-то им за восемь. То есть рабочий день у них восемь часов. А они сидят по своей собственной воле, они «горят» за корпорацию душой.

 

Артём Войтенков: Да, ну! Никогда не поверю.

 

Максим Кузнецов: Они не «горят» за корпорацию душой, но они не хотят, чтобы их уволили. Если ты будешь уходить в пять часов вечера — тебя уволят в конечном итоге.

 

Артём Войтенков: То есть если будешь уходить в пять или шесть вечера, отработав свои законные 8 часов, тебя уволят?

 

Максим Кузнецов: Да, рано или поздно — не сразу. Тебе будут говорить: «Работа не закончена». Там же обязательно надо закончить что-то, какие-то жутко важные административные документы, надо какой-нибудь приход-расход записать. «Завтра это сделать нельзя, надо сделать сегодня» — и народ сидит доделывает.

 

Артём Войтенков: Как-то это всё странно. Особенно из рассказов про американцев, что они над каждым долларом трясутся, а тут ты своё время отдаёшь бесплатно.

 

Максим Кузнецов: Не бесплатно, ты отдаёшь за зарплату. То есть время не ограниченно: американцы работают очень много и так беспробудно. По выходным люди работают. Вам могут позвонить в субботу, могут позвонить в отпуске и сказать: «Надо что-то сделать». Особенно теперь с сотовыми телефона, с эмейлами рабочий день не прекращается никогда. И американцы особенно не трясутся за каждый доллар, как раз по сравнению с европейцами, вот с этой нищей европейской голытьбой, американцы достаточно свободно тратят деньги. В основном, деньги-то одолженные, своих денег нет практически ни у кого, за исключением очень богатых людей. А так, беря средний класс, у каждого человека три, четыре, пять кредитных карточек, И вот они ими жонглируют, поэтому они деньги, в общем-то, тратят достаточно свободно.

 

Артём Войтенков: Что значит «жонглируют»? Переносят с одной карты на другую?

 

Максим Кузнецов: Да. Мы здесь гасим, туда переносим, у нас здесь остаётся, ещё добавили пару сотен здесь и так потихонечку это плывёт. Кредитная карточка поднимает тебе предел, добавляет тебе ещё денег одолжить. Им же хорошо.

 

Артём Войтенков: Как хорошо? Их же отдавать надо.

 

Максим Кузнецов: Кредитным карточкам (кредитным компаниям, банкам) хорошо, а отдавать — об этом никто не задумываются.

 

Артём Войтенков: Как же? Счета приходят. Их же оплачивать надо.

 

Максим Кузнецов: Счета приходят. Там же есть минимальный payment. Вам говорят: «Ваш минимальный платёж должен быть в этом месяце 20 долларов». У вас десять тысяч долга, а минимальный платёж должен быть двадцать долларов. Плати двадцать долларов — и всё продолжается. То есть он очень маленький. Если вы посчитаете, сколько времени у вас займёт заплатить весь этот долг, там будет лет пятьдесят, и заплатите вы с процентами огромное количество.

 

Как работает кредитная карточка, например? Вам присылают эту карточку и говорят: «Возьмите у нас денег в долг, пожалуйста». У вас есть, по-моему, сорок дней, чтобы выплатить одолженные деньги без процентов. То есть вы потратили пятьсот долларов на эту карточку, потом пятьсот долларов им послали — всё, им вы ничего не должны, процентов нет. И так это всё работает. Многие люди используют эти карточки, платят с них какие-то счета. Но в какой-то момент обязательно (иначе бы это не работало) наступает такая ситуация, когда вы не можете заплатить полную сумму, и у вас остаётся какой-то «хвостик» там. Вот он остался этот «хвостик», потом уже как-то: «Ну, раз он уже там есть, давайте добавим долларов ещё пятьсот, ещё тысячу». Машина сломалась, надо её починить — вот ещё пару тысяч. И набирается довольно солидный кусок, который вы должны, а платёж минимальный. Зачем мне платить три тысячи долларов сегодня, если я могу заплатить двадцать долларов и оставить эти три тысячи до следующего месяца?

 

Артём Войтенков: А дальше опять заплатить двадцать долларов в следующем месяце.

 

Максим Кузнецов: Дальше опять. И когда она заполняется, берёте одну кредитную карточку, открываете следующую, переносите какой-то долг сюда. У вас там долг разбит.

 

Артём Войтенков: Тогда какая выгода банкам, если им их кредит выплачивается лет пятьдесят маленькими порциями? Они же вам дали, условно говоря, тысячу, а вы им платите…

 

Максим Кузнецов: Они же не свои дали, они их нарисовали. В банках существует требуемый размер депозита, то есть такого минимального депозита в банке. По-моему, хорошим считается 10% от выгодных кредитов.

 

Если в банке лежит тысяча долларов, вы к ним приходите и говорите: «Дайте мне десять тысяч долларов на машину». Они вам дают чек на десять тысяч долларов. То есть у них есть только тысяча, а остальные девять они просто нарисовали, они в компьютере их сделали и вам выдали вот этот чек. Вы его берёте и покупаете себе машину. Этот дилер, который вам продал машину, берёт десять тысяч долларов, приносит в свой банк, соответственно, этот банк начинает выпускать десять тысяч умножить на десять. То есть этот долг растёт, растёт и растёт, его создают банки. Поэтому кредитная карточка выгодна, потому что они нарисовали вам пять тысяч. Вы с нарисованных денег платите им деньги. Они же ничего не потратили. Они даже свои из сейфа не достали, они их просто нарисовали.

 

Артём Войтенков: Какая-то странная система, если честно.

 

Максим Кузнецов: Это относительно новая банковская система, как я понимаю. Я не знаю, когда она случилась. Может, она раньше Клинтона случилась. При Клинтоне там случилось какое-то разрегулирование, Glass-Steagall, когда коммерческие депозитные банки смогли заниматься инвестициями, что было запрещено с момента «Великой Депрессии». Glass-Steagall Act и они теперь могут деньги депозитные использовать для каких-то биржевых спекуляций.

 

Артём Войтенков: А, вот оно в чём дело.

 

Максим Кузнецов: То есть такая какая-то ерунда, странные вещи. Я держусь от этого подальше, потому что я не особо понимаю, как эти все биржи работают. У меня нет шансов их обыграть. Там есть супербыстрые компьютеры. Если я смотрю на какие-то акции и говорю: «Купи-купи-купи» или «Продай-продай-продай», пока я нажму на свою кнопку, они уже это всё сделали. То есть я за ними всё равно буду по очередности. То есть там супербыстрые системы разработаны, которые просто сидят в соседнем здании, чтобы ещё на передачу сигнала время не тратить, то есть там счёт идёт на миллисекунды, на микросекунды, наверное.

 

Артём Войтенков: Это всё касаемо биржевых игр вы говорите?

 

Максим Кузнецов: Да, биржевых игр.

 

Артём Войтенков: А то у нас последнее время очень много было рекламы «Заработай на Форексе», такое вот разводилово.

 

Максим Кузнецов: Причём биржа, она как-то везде в жизни. Например, S&P 500, Dow Jones Industrial — вот эти индексы показывают в каждых новостях. Это считается какой-то большой частью жизни. Хотя насколько я знаю, народ особо деньги не инвестирует. Но у большинства работающих на серьёзных предприятиях есть так называемый «план 401».

 

Артём Войтенков: Это что такое?

 

Максим Кузнецов: Это вам разрешается от своей зарплаты отчислять определённый процент до определённого «потолка» в пенсионный фонд. Довольно часто компания, на которую вы работает, тоже прибавляет к этой сумме денег: добавляет 25% или 50%, иногда и 100% перечисленных денег. И они идут куда-то в какой-то фонд, который для вас все деньги инвестирует, и когда вы выходите на пенсию в 67 лет, у вас там есть какие-то инвестиции, которые вы можете тратить. Это типа пенсия, это вот и есть американская пенсия, в общем-то.

 

Артём Войтенков: Накопительная.

 

Максим Кузнецов: Да. Но она инвестиционная. При этом там не такая уж большая сумма может быть перечислена (по-моему, тысячи четыре или шесть в год, что-то такого размера). Работающего населения с такими «планами 401» в Америке, наверное, двадцать миллионов, может быть, тридцать, то есть не каждое предприятие это делает. Когда, посчитаешь сумму перечисленных денег и сумму вот этих бонусов, которые инвестиционные Компании себе раздают, то по моей математике выходит, что они практически все 100% просто в конце года рассовывают себе по карманам.

 

Артём Войтенков: Я, честно говоря, не очень понимаю всей этой системы, когда пенсионные накопления участвуют в каких-то там, вкладываются куда-то, где-то играются на бирже, в инвестиции. Как-то это всё…Прогорит этот фонд или ещё что-то — и что тогда?

 

Максим Кузнецов: Они есть разные. Есть фонды, которые вложены в такие, непрогораемые вроде как компании. Есть, например, компания какая-нибудь, там, «Procter & Gamble», которая выпускает мыло и всё остальное, или «Jonson & Jonson», которая выпускает шампуни и всё остальное — не прогорят они, потому что шампунь всегда будет нужен. Если они начинают прогорать, если шампунь не нужен, то и ситуация в стране такая, что и деньги вам не понадобятся.

 

Можно вкладывать просто в Dow Jones. Dow Jones – это все вот эти blue-ship companies, промышленные компании («Джи Эй» какой-нибудь), компании, которые что-то производят. Если, опять-таки, фонд начинает прогорать, значит ситуация такая «аховая» — деньги вам и не нужны.

 

Артём Войтенков: Интересное у вас такое мерило.

 

Максим Кузнецов: Так люди рассуждают, в общем.

 

Артём Войтенков: Интересно мы с вами начали говорить про отношение к России, вернее, что они знают о России. О своей стране как-то, о том, что в мире происходит — вот это их интересует?

 

Максим Кузнецов: Нет.

 

Артём Войтенков: Неужели прямо все такие.

 

Максим Кузнецов: Ну, не все такие, некоторых интересует. Есть люди, которых это очень интересует, есть люди, которые этим занимаются. Но в основном вот такая публика, которая живёт на улице и ходит на работу — им начхать.

 

Артём Войтенков: Кто же тогда государством управляет, если всем…

 

Максим Кузнецов: Государством управляет какая-то куча банкиров, которая даже не американцы. Федеральная резервная система — она управляет всем, на мой взгляд.

 

Артём Войтенков: Есть же тот же самый президент, он же американец, администрация президента, всякие эти… Кондолиза Райс.

 

Максим Кузнецов: Это всё спектакль для публики: «Вот у нас там демократы, республиканцы. У них какие-то дебаты». Когда начинаются выборы, вам предлагается несколько тем для дискуссий, которые муссируются часами по всем этим телевизионным каналам. Вопрос «абортов», например. Республиканцы против абортов: «Давайте запретим аборты». Демократы говорят: «Нет, давайте будем продолжать разрешать аборты». Причём аборты в Америке делают всегда на очень позднем сроке, это уже убийство действительно, в семь месяцев.

 

Артём Войтенков: Ух ты.

 

Максим Кузнецов: Вопрос там: «Разрешить ли геям жениться или нет?» На федеральном уровне». Гей-мерридж – ну, очень важный вопрос прямо, такой важный, занимает часы разговоров.

 

Вопросы внутренней политики в основном обсуждаются, но они ни к чему не ведут, потому что не важно, кого выбрали — всё равно будет делаться одно и то же.

 

Артём Войтенков: Люди-то это понимают или нет?

 

Максим Кузнецов: Вот, когда выбирали Обаму первый раз, Буш был таким отрицательным персонажем. По-моему, всё это делается. «Отрицательный персонаж начал войну, которая обошлась большой кровью, которую практически проиграли». Конечно, никто не говорит, что проиграли. Американцы проиграли все войны, в которые они вступали всегда. Они выигрывают только за счёт денег: они начинают подкупать воюющие партии. Воюющие партии начинают сражаться между собой, американцы в этот момент тихой сапой уходят.

 

Поэтому Обама пришёл как такой какой-то чёрненький ангелочек с крыльями — мол, он такой хороший и миролюбивый, при этом количество дроновых атак при нём только увеличилось. Каждый день американцы запускают 60 дронов, об этом никто никогда по телевизору не говорит, но об этом говорят люди на конференциях каких-то, опять-таки, оппозиция, они протестуют.

 

Артём Войтенков: То есть это общее количество.

 

Максим Кузнецов: Это общее количество: 60 в день. То есть, я думаю, каждый дрон в среднем убивает человек 10, правильно?

 

Артём Войтенков: По-разному.

 

Максим Кузнецов: В Пакистане где-нибудь. В среднем, если посчитать: 600 человек в день мы убили, а у них там есть, как минимум, 10 родственников — шесть тысяч людей ненавидят Соединённые Штаты, потому что там тайком откуда-то прилетела ракета, разбомбила. Это очень нехорошо для государства, я считаю.

 

Артём Войтенков: Тогда зачем они это делают?

 

Максим Кузнецов: Вот кому-то это выгодно. И об этом нет никакой политической беседы, общественной беседы.

— Дроны летят?

— Да, летят.

— Мы запускаем дроны?

— Да.

Рассуждают о законности таких операций, но сами по себе операции, они не обсуждаются почему-то. То есть, зачем в принципе мы это делаем? Мы боремся с терроризмом? Но сколько можно бороться? Столько террористов нет.

 

Артём Войтенков: А вот отношение общества к этому? Например, недавняя война в Сирии: они туда приплыли своим флотом типа наносить удар по Сирии. Вот какое американцам дело до Сирии?

 

Максим Кузнецов: Против войны в Сирии было общественное мнение, было какое-то общественное движение, что «Не надо, мы не хотим».

 

Артём Войтенков: Я видел демонстрации, там такое хилое количество людей с плакатиками.

 

Максим Кузнецов: Демонстраций вообще не бывает, в принципе не бывает. В Кембридже есть площадь для протестов, там какой-нибудь стоит человек с плакатом «Прекратите все войны!» Мимо него проезжают туда-обратно. Вид у него достаточно дикий и полоумный. Но хотя бы встал с этим плакатом, и то, спасибо, но к нему не присоединяются.

 

Какие-то были собрания в пользу или поддержку Сирии, или против Сирии, я не понял. Они стояли на улице, были там какие-то плакаты. Воевать никто не хочет, и Конгресс не хочет никаких новых войн организовывать, но против Оранжевой революции, по-моему, они совершенно не протестуют. То есть это тоже война, только другого масштаба.

 

Артём Войтенков: Они понимают это или нет?

 

Максим Кузнецов: Сами американцы — нет, просто обыватели – нет, конечно. Всё ж это подаётся как? Что «свободный народ Украины хочет присоединиться в Европейский союз, а диктатор Путин назначил какого-то своего ставленника – Януковича, который её в Евросоюз не пускает. А они хотят, и их там ждут с распростёртыми объятиями, чтобы их включить и всячески интегрировать».

Бред сивой кобылы.

 

Артём Войтенков: Они признают, что они туда войска посылают на Украину?

 

Максим Кузнецов: Об этом никто не говорит вообще. То есть «никаких войск на Украине, никаких ЦРУшников на Украине нет».

 

Артём Войтенков: Но помощь. Они же там официально, закон у себя приняли, что «мы перечисляем определённые суммы на это, на это…».

 

Максим Кузнецов: Закон-то, может, и приняли, но закон по телевизору не обсуждается. Может быть, где-то в газете это и было. То есть самая большая такая, самая известная газета, которая уделяет много внимания международным событиям, это New York Times, но её же не доставляют ко всем домой, её надо идти куда покупать.

 

Артём Войтенков: А сайт?

 

Максим Кузнецов: За сайты надо платить.

 

Артём Войтенков: Нет, у всех же газет есть сайты.

 

Максим Кузнецов: Есть, но за них надо платить.

 

Артём Войтенков: В смысле?

 

Максим Кузнецов: 10 долларов в месяц, 20 долларов за подписку надо платить. Кому это надо?

 

Артём Войтенков: То есть вот так вот зайти на сайт газеты, почитать бесплатно — не выйдет?

 

Максим Кузнецов: Нет. Прочитает там одну статью бесплатно — одну прочитает  и всё, потом «Плати, дорогой!» Вот мне говорят: «Максим, отдай 10 долларов за то, чтобы читать газету».

— «Нет, не отдам. Зачем? Я где-нибудь ещё найду».

Кому надо, тот найдёт. А кому не надо, и в основном никому не надо — он и не будет искать, и тем более платить деньги. Такая система, опять-таки, такого организованного молчания.

 

Артём Войтенков: Из того, что вы рассказываете, и из того, что рассказывают другие, получается, что в США есть большая масса народа — средний класс, низший класс, которые вообще не задумываются ни о жизни, ни о чём. Вот они как-то живут и живут.

 

Максим Кузнецов: Они живут и живут.

 

Артём Войтенков: А есть верхушка, которая ими управляет, говорит: «Туда-сюда». Причём чем дальше, тем больше происходит расслоение этой немногочисленной управленческой верхушки от всего остального населения.

 

Максим Кузнецов: Идёт большой достаточно разговор именно об этом расслоении на имущих и неимущих. Если раньше средний класс служил какой-то основой общества, которая и тратит деньги, и поддерживает экономику. Для того, чтобы экономика работала, нужно, чтобы деньги тратились: надо ходить покупать какие-то новые вещи, покупать еду и тому подобное. То сейчас 1% Соединённых Штатов забирает себе большую часть доходов, и ещё совсем-совсем маленькая часть забирает огромную часть доходов страны. Столько денег потрать невозможно.

 

Артём Войтенков: Понятное дело!

 

Максим Кузнецов: Но от того, что они купили себе новую яхту, мне от этого не легче, то есть это не вливается в экономику. И там разные рассуждения. Республиканцы ратуют за так называемый «trickle-down effect», когда у тебя потихонечку стекают эти деньги внутрь, они просачиваются через общество, и богатые люди тратят, а все остальные от этого кормятся. Но «trickle-down», по-моему, не особенно работает. Они тратят на себя, и тратят не в Соединённых Штатах, они могут их тратить, где угодно.

 

Артём Войтенков: Да. Сел на яхту — уплыл в Европу.

 

Максим Кузнецов: Да, сел на яхту и уплыл в Европу.

Производство, которое раньше существовало в Соединённых Штатах, сейчас переехало в Китай в основном, то есть ничего не производится.

 

Большинство экономики Соединённых Штатов — это сервисы. То есть не производится ничего, а вот идёт какая-то перекачка денег: «Вы мне подстригли волосы, я вам заплатил». Медицинские услуги, адвокатские услуги, какие угодно услуги. Но это услуги, это не производство чего-то — нельзя взять и потрогать. Даже компьютерные программы нельзя взять и потрогать: из розетки выключил — и нет её больше. Но там-то хоть есть такое, tangible, а здесь часто вообще ничего нет. Вам оказали услуги – вы за них заплатили.

 

Артём Войтенков: Какое-то производство хоть осталось или нет в Америке?

 

Максим Кузнецов: Что-то осталось, делают какие-то трактора, по-моему.

 

Артём Войтенков: Оружие делают.

 

Максим Кузнецов: Оружие делают. К оружию вообще такое отношение нежное. После всех этих массовых перестрелок, когда начинаются разговоры, что начнутся какие-то ограничения по продаже оружия… Вот последнее, когда школьника расстрелял какой-то полудурок.

 

Артём Войтенков: Да там кого-то каждую неделю убивают, по-моему.

 

Максим Кузнецов: Нет.Но самый большой, самый шумный, когда парень убил целый класс школьников, свою мать и учительницу, что-то ещё. Он, по-моему, просто сумасшедший, нормальный человек этого сделать не может. Он стрелял из мамашиного пистолета, у него мать была как раз любительницей оружия. Он дома набрал оружия у неё, её застрелил и потом пошёл в школу всех подряд стрелять. Поэтому всегда начинаются разговоры, что мы должны ограничивать продажу оружия. Народ смёл в магазине всё. Пистолет было найти невозможно, пуль было найти невозможно, то есть всё сметается тут же.

 

К оружию относятся трепетно. Причём есть разные правила хранения и приобретения оружия. Например, в городе Кеннесо, в Джорджии, ты обязан иметь оружие дома. Если ты хочешь купить там дом, ты обязан иметь оружие, оно у тебя должно быть. А у меня, например, в Арлингтоне (Массачусетс) я должен пойти к моему шерифу, начальнику местной полиции, написать ему заявление, что я хочу получить пистолет с правом ношения или без права ношения, пройти там какие-то специальные курсы, чтобы мне объяснили, как с пистолетом обращаться, может быть, даже и пострелять. И тогда мне может быть выдадут разрешение на его приобретение, могут и отказать (это на усмотрение начальника полиции), но обычно никому не отказывают, по-моему.

 

Артём Войтенков: Почему все эти постоянные «отстрелы» их как-то не учат чему-то?

 

Максим Кузнецов: Ну, а чему они могут научить?

 

Артём Войтенков: Действительно ограничить.

 

Максим Кузнецов: Тот, кто хочет кого-то убить, он найдёт всегда чем убить и как убить, и пистолет найдёт.

 

Почему идут в школу стрелять? Потому что знают, что школа — это зона без оружия. То есть туда спокойно заходи, стреляй, кого хочешь — тебе обратно не ответят, в тебя не выстрелят. Даже полицейский, если он есть в школе, часто у него нет пистолета. То есть иди свободно, вот тебе там заповедник, стреляй, кого хочешь. Университеты — то же самое.

 

Если бы они знали, что в кинотеатре у кого-то в Денвере было оружие, может, этого парня с автоматом пристрели бы побыстрее перед тем, как он там восемнадцать человек положил. То есть оружие является средством взаимного уничтожения. И когда ограничивают оружие, то преступники, которые хотят использовать оружие в любом случае, они его используют более безнаказанно.

 

Артём Войтенков: Понятно. Такая палка о двух концах.

Вот ещё хотел спросить о законопослушности. Насколько?

 

Максим Кузнецов: Да. Люди очень законопослушные. Но опять-таки, это тебе всё время показывают силу, и рыпаться там не имеет смысла: всё равно победят, их больше. И они приходят, форма полицейская в Соединённых Штатах такая достаточно угрожающая, люди все такие большие, вооружены хорошо, с ними связываться не хочется. Легче сказать: «Да, конечно, постою».

 

Но доходит до абсурда. Там, на Ютубе есть видео работников в Макдональдсе. Когда в Макдональдс позвонил человек, попросил менеджера и говорит: «Я звоню из местной полиции, у меня сейчас нет времени к вам приехать, но у нас есть точные сведения, что одна из ваших работниц торгует наркотиками. Вызовите её в кабинет и обыщите её». И он начинает ей по телефону давать инструкции. И она по телефону слушает инструкции, привела к себе работницу. Эта работница подчиняется менеджеру, менеджер подчиняется какому-то непонятному человеку, который звонит по телефону, только потому, что он представился работником полиции. И она её там раздевает. Потом этот мнимый полицейский говорит: «Слушайте, у меня сейчас всё равно нет времени приехать, вы идите, работайте, позвоните бой-френду этой девушки, пусть он придёт за ней следит». Приходит её бой-френд, с которым они вместе живут, он берёт трубку, и следит за ней, делает с ней какие-то вещи, что ему говорят по телефону, причём это достаточно похабное. И ни у кого из них не возникает мысли, что их в лучшем случае разыгрывают, а в худшем — издеваются. На Ютубе есть этот клип, можно посмотреть, Police call In McDonalds. А люди настолько привыкли подчиняться, что они просто не думают, они подчиняются.

 

Мне бы хотелось рассказать об Оккупай Уолл-стрит (Occupy Wall Street). Это, похоже, действительно было естественное такое движение людей против банковских афёр, которые разорили практически страну быстро. Что получилось? В 2008-м году банкиры выпустили огромное количество разных бумаг на необеспеченные кредиты. Банковская система зашаталась, похоже. Может кризис был какой-то искусственный, может, естественный, кто его знает. И они попросили, чтобы им дали триллион долларов на выкуп. Конгресс им отказал изначально, но потом через пару дней каких-то разговоров и переговоров, этот триллион долларов им дали. И банки вроде бы остались на плаву, никто не разорился кроме одного какого-то старого банка Lehman Brothers.

 

И это вызвало протест в обществе. Студенты, в основном молодые люди, потому что, люди лет сорока уже не протестуют, потому что, у них уже долги, дома, дети и заботы, им протестовать некогда. Протестуют студенты в основном, молодёжь. Они вышли на улицы, начали протестовать, с плакатами, с какими-то палатками. И власть, похоже, маленечко испугалась и не знала, что с ними делать. То есть, взять их, разогнать сразу было невозможно, потому что, это бы вызвало ещё больший протест, потому что, они пользовались поддержкой.

 

Что сделали? Им дали помариноваться. Вот они сидели, на каких-то площадях в палатках, ну и сидите. То есть, они сидели с плакатами, и сидели: день, два, неделю, три, месяц. Зима начинается, холодно становится, а они всё сидят. Они уже такие грязные, обросшие, на них уже никто не обращает внимания, потому что они дальше этого протеста не идут — народ законопослушный. Что они могут сделать? Они могут с плакатами сидеть. Больше они ничего не могут. И когда они так всем порядком поднадоели: мимо них ездить и ходить в обход этих площадей — их потихонечку взяли и разогнали. С небольшим насилием, разогнали и всё. И на этом весь протест закончился. Может быть, это движение ещё существует, но оно абсолютно не актуально: никто на них не обращает никакого внимания. Таким образом, задавили такую единственную серьёзную оппозицию.

 

Ещё в 2008-м году был очень показательный случай. Как работают американские компании? У всех линии кредита. То есть, компания идёт в банк, открывает линию кредита для того, чтобы платить зарплату, платить за свои счета, и все эти цепочки работают. То есть, одна компания сделала услуги другой компании, предоставила им счёт, этот счёт через месяц-полтора оплатится. А в текущее время, для того, чтобы платить зарплату, они приходят в банк, берут деньги, и выписывают зарплатные чеки. В 2008-м году, где-то в октябре, по-моему, кредитные линии банки начали резко закрывать. И было прямо заметно: в городе остановился трафик. То есть, можно было легко доехать с утра от точки А до точки Б, где обычно бывает много-много машин. То есть, всё это замедлилось и пришло к остановке. Через три дня обратно кредитные линии открыли и всё заработало. То есть, кому-то показали: у кого есть власть, и кто действительно всем управляет, и как легко это можно остановить.

 

Артём Войтенков: То есть, просто даже закрыть кредиты предприятиям.

 

Максим Кузнецов: Конечно, кредит предприятиям закрывается, и всё встаёт, потому что, платить нечем.

 

Артём Войтенков: А получается так, что все предприятия в той или иной степени должны.

 

Максим Кузнецов: Может они и не должны, но они рассчитывают на эти деньги, как на свои. Я не знаю, какие у них условия. Может, если этот счёт оплачен до какого-то определённого времени, проценты на него не идут, но скорее там что-то идёт. Но поскольку все предприятия работают по этой системе — всё останавливается. У меня, в моей компании из двухсот пятидесяти человек за один день уволили восемьдесят.

 

Артём Войтенков: Как-то лихо, это четвёртая часть.

 

Максим Кузнецов: Да. Так. Причём, очень быстро. Владельцы собрали коллектив, и сказали, что у нас очень большие сокращения. Любое предприятие, если даже оно хорошее, расхорошее, оно не может держать людей и платить им деньги, а само разоряться.

 

Артём Войтенков: Понятное дело. А к разговору о законопослушности: дорогу на красный свет переходят, нет?

 

Максим Кузнецов: Пешеходы, смотря в каком штате, но в Массачусетсе идут всегда и везде, не важно на какой свет. То есть, просто ты идёшь.

 

Артём Войтенков: Как же так?

 

Максим Кузнецов: Пешеход всегда прав. То есть, бывают случаи, когда машины едут пятьдесят миль в час (под восемьдесят), человек медленно переходит улицу, и все лихорадочно тормозят. Потому что, не дай Бог, ты его заденешь. Не важно, на какой он свет переходит, абсолютно не важно, где он переходит. На хайвее правда не переходят, но там не подойдёшь, он забором огорожен, во-первых, со всех сторон, и есть разделительная линия: часто такой бетонный барьер, который тяжело перелезать. Ну и там люди не самоубийцы, там просто остановиться физически невозможно, ты едешь семьдесят пять, восемьдесят миль в час, то есть сто тридцать, сто двадцать, и плотный поток машин, и поэтому переходить дорогу там никто не будет. А обычную дорогу переходят просто так, да.

 

Наверное, ещё одна история. Сейчас же вытаскивают много вот этих старых антисоветчиков, которые были не востребованы двадцать лет, типа Севы Новгородцева.

 

Артём Войтенков: Он не Новгородцев, другая у него фамилия на самом деле.

 

Максим Кузнецов: Да, он там какой-то… Они были не нужны никому. Сева Новгородцев, писатель Войнович, тоже тот ещё гений, а теперь они всем нужны. И как какая-то информационная война, они все упоминают восстановление совка. Именно совка. Не Советского Союза, а совка.

 

Артём Войтенков: Что Путин восстанавливает…

 

Максим Кузнецов: Да, восстановление совка. Вот вы хотите, чтобы у вас восстановили совок. Почему-то им кажется, что это актуально. Я думаю, что люди не возражали, если бы Советский Союз восстановился.

 

Артём Войтенков: Кто там жил, многие бы не возражали.

 

Максим Кузнецов: Я совершенно. Для меня и не разрушился. Я гражданин Советского Союза.

 

Артём Войтенков: У вас даже паспорт, наверное, остался?

 

Максим Кузнецов: Да, у меня советский паспорт, у меня нет российского паспорта, я уехал до всех этих событий. Я гражданин Советского Союза, и не отказываюсь им быть.

 

Артём Войтенков: А где их вытащили? Их в Америке вытаскивают?

 

Максим Кузнецов: Их вытаскивают на всяких Би-Би-Си программах. Они рассчитаны не для американцев, потому что, американцам же наплевать. Они рассчитаны на русскую аудиторию, как раз вот, наверное, моего поколения, чтобы вызвать протест против существующего правительства в России. Всё направлено против правительства России в данный момент. Потому что, чем-то оно им жутко насолило, похоже. И вот я видел интервью Севы Новгородцева с Гребенщиковым, и пытался он от Гребенщикова выжать какие-то антигосударственные высказывания. Прямо налегал, как тевтонец: давил Сева Новгородцев на Гребенщикова.

 

А Гребенщикову обещали концерт в каком-то престижном холле, похоже, обещали денег. Он не дурак, не отказался, пошёл играть, но за все эти концерты надо расплачиваться словами. И вот, он пытался как-то пролавировать: и чтобы денег заплатили, и чтобы про правительство что-то не сказать. У него так удалось. Я, правда, долго не стал всё это слушать, потому что надоедает. Но просто был интересный момент, как Сева Новгородцев крутился, как лиса вокруг курятника, и пытался всячески спровоцировать Гребенщикова на какие-то антиправительственные высказывания, но так и не добился.

 

Артём Войтенков: А вы-то как понимаете, к чему это всё идёт? Вы и там живёте, и здесь вы понимаете, как дело развивается. Почему вот оно так сейчас?

 

Максим Кузнецов: Мне кажется, и у меня может быть такая слегка параноидальная, конечно, идея, что хотят спровоцировать какую-то большую войну, чтобы решить и экономические проблемы, и проблемы перенаселения. Американское правительство строит лихорадочно бомбоубежища. Не как лопатой кто-то у себя копает в огороде, а именно в правительственном масштабе, в государственном. Под Денверским национальным аэропортом огромное помещение подземное, которое соединяется, по-моему, где-то с какими-то оборонными комплексами в горах. Американцами. Это тоже на Ютубе есть. Это Джесси Вентура (Jesse Ventura) там ездил и снимал. Причём, фрески в Денверском аэропорту, самые, что ни на есть страшные. Я там сколько раз был и никогда не обращал внимания, честно говоря. Там страшные рисунки. Масоны это строили, там масонские гербы какие-то есть.

 

Артём Войтенков: Именно в самом здании?

 

Максим Кузнецов: В самом здании аэропорта, по которому ходят люди. Там начинается с какого-то жуткого человека в противогазе с автоматом Калашникова, с мёртвыми детьми, дым, что-то горит, все плачут. И потом идёт через серию чего-то, заканчивается всё это цветочками и улыбающимися детьми, опять-таки.

 

Артём Войтенков: А это свежие фрески, или они были давно уже сделаны?

 

Максим Кузнецов: Денверский аэропорт построили на моей памяти, то есть, году в 95-96-ом.

 

Артём Войтенков: Тогда холодная война уже кончилась.

 

Максим Кузнецов: Да, холодная война уже кончилась. В Северной Каролине какое-то здание строили с огромными массивными серыми стенами, которое может выдержать бомбовый удар. То есть, это всё строится. Не хочется, конечно, верить, что это возможно, что у кого-то появляется идея, но можно допустить мысль, что верхушка какая-то правящая хочет отсидеться в бомбоубежище и пережить эту ядерную войну, потом выйти с технологиями, и управлять теми, кто остался.

 

Артём Войтенков: Да, с точки зрения американских ястребов, война эта решит очень многие проблемы: всякие долги, закручивание гаек, при войне-то их можно очень сильно закрутить.

 

Максим Кузнецов: Да. Ещё поменяли концепцию использования ядерного оружия. Официально. Что тоже важно и настораживает. То есть, теперь по нашей официальной концепции ядерная война может быть выиграна.

 

Артём Войтенков: А раньше считалось, что невозможно?

 

Максим Кузнецов: А раньше считалось, что невозможно: взаимоуничтожение. А сейчас говорят, что нет, «вот мы можем выиграть, если мы там сразу навалимся, то они не успеют«. Это официальный документ, с ним нужно считаться, поскольку, вообще в американской системе юриспруденции, что написано, читается буквально.

 

Артём Войтенков: А сами американцы, они понимают, что система меняется, государство меняется, и к чему-то это должно привести в конечном итоге. С этими бомбоубежищами…

 

Максим Кузнецов: Бомбоубежища опять-таки, никто не рекламирует. Если ты посмотришь, сколько народа посмотрело этого Джесси Вентура, тоже народа там будет тысяч двадцать, тридцать. То есть, кому-то это надо, кому-то хочется, кто-то ищет, но, в основном население такое: пожевали и уснули. Активность разбудить очень тяжело. Активность, конечно, пробудится, если уровень жизни упадёт.

 

Артём Войтенков: Это да.

 

Максим Кузнецов: Если он резко обрушиться, тогда будет достаточно страшно.

 

Артём Войтенков: Страшно, в каком плане? Людям будет страшно, или просто какие-то беспорядки начнутся?

 

Максим Кузнецов: Страшно жить будет. Потому что, в американском обществе всё очень индивидуально. Это выживание постоянное. То есть, люди за самовыживание, принципов никаких моральных нет там. Бабушку ограбить, это милое дело.

 

Артём Войтенков: Как бы, не все же бабушек грабят.

 

Максим Кузнецов: Не все бабушек грабят, но с таким количеством вооружений, которое у людей есть, с огромным полицейским штатом сильно вооружённым. То есть, будут постоянные столкновения: одних будут держать в комендантском часе, чтобы никуда не ходили, другие будут прорываться и стрелять. В общем, будет такая сплошная перестрелка, если что-то серьёзное случится, мне кажется. Надеюсь, мы там ещё проживём год, и потом оттуда уедем. Мне там жутко надоело жить.

 

Артём Войтенков: Понятно. Ну, что ж, хорошо, возвращайтесь.

 

Максим Кузнецов: Обязательно. В России есть свобода, настоящая свобода. Такая хорошая, разумная свобода.

 

Артём Войтенков: Ладно Максим, хорошо, благодарю вас за беседу, за интересный рассказ не только о США, но и об общем положении. Так что, приезжайте обратно.

 

Максим Кузнецов: Вам тоже спасибо, вы делаете замечательное дело, я вас всячески поддерживаю.

 

Артём Войтенков: Благодарю. Будем стараться.

 

Максим Кузнецов: С этими всеми финансовыми тузами надо бороться

 

Артём Войтенков: У них рычагов больше.

 

Максим Кузнецов: У них рычагов больше, но нас больше.

 

Артём Войтенков: Это да.

 

Максим Кузнецов: Нас всех больше. Я думаю, что если мы все будем бороться с этим финансовым рабством, которое нам навязывают, мы все будем жить в конечном итоге лучше.

 

Артём Войтенков: Это понятное дело. Лучше работать на себя, а не на непонятно на кого.

 

Максим Кузнецов: На кредит.

 

Артём Войтенков: Да, не на кредит. Ладно. Всего хорошего. Всего доброго.

 

Максим Кузнецов: Спасибо.

 

Набор текста: Наталья Малыгина, Маргарита Надточиева, Наталья Альшаева

Редакция: Наталья Ризаева

http://poznavatelnoe.tv — образовательное интернет-телевидение